После первого займа в 100 млн долл. Вашингтоном был открыт 30 июня второй транш на 75 млн, 10 августа третий — в 100 млн (на сей раз на оплату российского заказа на винтовки), 21 сентября — четвертый на 125 млн. «В конце июня США дали деньги России, чтобы не допустить выступления в размещенных в Финляндии войсках; августовский заем выделили накануне Государственного совещания, которое, как предполагали в Вашингтоне, могло помочь Керенскому сплотить нацию. Наконец, деньги предоставляли Временному правительству с расчетом на усиление финансовой зависимости России на широкое участие американского капитала в «освоении» ее рынка и природных богатств после войны»[1520]. Временное правительство успеет до Октября выбрать половину выделенных кредитов. Возвращением этих денег придется заниматься Сталину, Молотову и Литвинову в 1930-е годы, когда Бахметьев будет преподавать в Колумбийском университете.

В начале мая Нокс направил в Лондон телеграмму, в которой указал на рост влияния пацифистов и агитации против союзников в России, что может сделать заключение сепаратного мира вопросом недель. «Единственным шансом, да и то не слишком надежным, я считал пересмотр наших соглашений с союзниками с тем, чтобы показать им, что наши главные цели в этой войне означают нечто, за что будут сражаться даже русские социалисты»[1521].

Февральская революция сделала возможной — или так казалось в Петрограде — постановку вопроса о международной конференции социалистических партий, входивших в правительства воюющих коалиций. Инициатива такой конференции принадлежала соцпартиям нейтральных государств — Голландии, Швеции, Норвегии и Дании, — а также секретарю Бюро Второго интернационала Камилю Гюисмансу. 8 (22) апреля они обнародовали призыв ко всем партиям Второго интернационала и другим соцпартиям прислать в начале мая делегатов на конференцию, созываемую с целью «изучения международного положения». Но веса голландско-скандинавского комитета оказалось недостаточно, побудить социалистов Англии, Франции и Бельгии встретиться с германскими социал-демократами. Посещавшие Таврический дворец представители западных социалистических партий заявляли о своем нежелании разговаривать с Шейдеманом[1522].

Сторонники созыва конференции были во французской соцпартии. В Италии противников «русских лозунгов» даже начали исключать из Социалистической партии. Сноуден в Англии грозил массовыми протестами, если правительство не отреагирует на мирные инициативы. Германия и Австро-Венгрия были не против участия своих социал-демократов в Стокгольмской конференции — для ослабления недовольства войной внутри своих стран, ослабления единства рядов Антанты и в надежде повлиять на ситуацию в России»[1523].

Большевистская печать предстоявшие переговоры предсказуемо изображала как «совещания прислужников русского империализма с акулами французско-английской и американской биржи». Для переговоров относительно созыва конференции 30 апреля в Стокгольм было решено отправить Скобелева. Но не успел он до него доехать, как его телеграммой вернули назад, поскольку он намечался в состав коалиционного правительства[1524].

Прямого отказа от конференции со стороны Запада не было. Но Ллойд Джордж предложил Парижу и Риму отправить ответ, подобный тому, что дал он сам: «Из-за военных действий подводных лодок сообщение между Западной Европой и Россией строго ограничено, проезд в этом направлении может быть разрешен только лицам, направляющимся только по вопросам государственного значения».

Тот же поезд, что привез 3 мая в Петроград Троцкого, доставил и двух известных бельгийских социалистов — Эмиля Вандервельде и Генри де Мэна, настроенных против конференции. Им оказали теплый прием, число их слушателей в армии измерялось рекордной для приезжих сотней тысяч. Но социализм Вандервельде, которому даже программа российских кадетов казалась «слишком радикальной», не сильно резонировал с настроением российских масс.

Двадцатого мая в Петроград прибыл член военного кабинета Англии и секретарь лейбористской партии Артур Гендерсон. Помимо пропагандистской, у него была и другая миссия: «Ллойд Джордж дал ему полномочие заменить сэра Джорджа Бьюкенена на посту посла, буде он, Гендерсон, по ознакомлению с местной обстановкой признает такую замену желательной»[1525].

В противоположность Вандервельде, «на Гендерсона и Тома произвело впечатление страстное единодушие членов Петросовета, и оба изменили свою точку зрения в пользу созыва конференции. Даже Ллойд Джордж высказался за ее созыв, опасаясь плохого впечатления, которое могло произвести отсутствие в России социалистов Антанты». Французские социалисты, их итальянские коллеги и мелкие британские соцпартии (Независимая лейбористская и социалистическая) высказались в пользу Стокгольмской конференции.

В середине мая в Стокгольм стали прибывать делегаты от нейтральных государств, вскоре к ним начали присоединяться представители стран Четверного союза, чьи правительства поддержали участие своих социалистов в конференции. Первым государством, которое прямо запретило выдавать паспорта собственным социалистам, стали Соединенные Штаты. Лансинг назвал Стокгольмскую конференцию «хитро задуманной акцией германских военных». Когда избранные от Американской социалистической партии Моррис Хиллквит, Виктор Бергер и Алджертон Ли обратились за паспортами, их ждал отказ. Глава АФТ Самюэль Гомперс назвал идею Стокгольма частью «коварной прокайзеровской пропаганды».

Через несколько дней примеру США последовало правительство Франции, опасавшееся морального распада армии в случае поездки социалистов на конференцию. Вслед за этим — такое же решение итальянского правительства. Западная пресса была полна статьями о «стокгольмском заговоре» и «тайной германской игре»[1526].

Гендерсон быстро почувствовал, что не в его силах изменить позицию западных правительств в отношении конференции и хоть что-то внутри России. В Англии он и Бьюкенен принадлежали к противоположным сторонам политического спектра. В Петрограде между ними не видели большой разницы. Локкарт, «заглянув в душу» Гендерсона, пришел к выводу: «Он был слабоват в географии. Он плохо ориентировался, но быстро сообразил, что местность нездоровая. Товарищи из Советов сбивали его с толку. Он не понимал их языка, ему не нравились их манеры».