— Почему ты это сказал? — процедил он.

— Я ошибся! Я вас не видел. — И добавил сдуру: — На них были маски.

— Выходит, тебе известно, о чем я говорю. — Джек скрипнул зубами и ради пущей выразительности приложил меня головой о стену.

Своим ответом я поставил себя в очень опасное положение.

Джек тихо прошептал:

— Повторишь это еще раз, и ты покойник.

Через мгновение он исчез.

Я остался на лестнице размышлять о том, в какой попал переплет. Чего теперь стоит моя жизнь? Разве он остановится перед тем, чтобы заставить меня замолчать? Мне нужно бежать. Откажусь сегодня идти с ними и, когда все отправятся на казнь, воспользуюсь этой возможностью.

Когда мои сотоварищи, со смехом и шуточками, разряженные в пух и прах, собрались в холле, словно еще на один кутеж, я сказал Барни:

— Я не пойду.

Он смерил меня приблизительно таким же взглядом, как в день моего первого появления, потом сгреб за руку и вывел на улицу, туда, где ждали кареты. Втолкнул меня в одну из них и захлопнул дверцу.

Когда карета отъехала, Барни наклонил ко мне свою большую голову, сжимая руку так, что боль сделалась невыносимой. Я боялся, что он станет спрашивать о Джеке, но он, к моему удивлению, произнес:

— А ты ведь ерунду мне втюхал о своей мамочке! Как ее зовут и из какого она прихода.

Откуда он мог узнать, что я лгал? И почему его этот заботило?

С улыбкой, пугавшей больше, чем злобная гримаса, он пробурчал:

— Скажи нам правду.

Я помотал головой:

— Я сказал.

Он откинулся назад:

— Поглядим.

В Ньюгейт мы прибыли среди ночи, однако застали перед Дверью Должников большую толпу; люди переминались на холоде и терли руку об руку. Когда мы приблизились, я услышал удары молотка. Мы с трудом протиснулись вперед, Сэм великодушно поднял меня себе на плечи, и я увидел Новый Люк — старинную виселицу, которая стояла обычно в Пресс-Ярде, а теперь была собрана на Ньюгейт-стрит, перед тюрьмой. Пока мы ждали, мои сотоварищи зубоскалили насчет того, по какой цене пойдут различные части тела осужденного, когда его рассекут на куски. Почему они взяли этот тон — чтобы скрыть свои чувства? Их действительно нисколько не волновало, что в эти самые минуты в нескольких шагах от нас два человека (был и еще один приговоренный) ожидали в своих камерах шагов шерифа и его помощника? Что один из осужденных был некоторым из них приятелем (пусть даже он их предал), а также возлюбленным одной из женщин?

В толпе уже сновали торговцы, которые выкрикивали «жалобные стенания» и «песнь смертника» — то и другое якобы сочинения одного из приговоренных, хотя, как заверила меня Салли, Пег не умел даже подписываться. Вдобавок они сбывали весьма причудливую биографию, о лживости которой лишний раз свидетельствовало описание казни, там содержавшееся.

— Он продал свое жизнеописание, чтобы оплатить похороны, — пояснил Сэм.

— Того, что останется для похорон, — жизнерадостно дополнил Уилл.

Ровно в семь поблизости зазвонил колокол, толпа ответила приглушенными возгласами радости.

Я узнал колокол и обернулся. Позади возвышалась церковь Сент-Сепалке, где мы с матушкой останавливались после своего бегства от мистера Барбеллиона, когда мисс Квиллиам привела его на Орчард-стрит. Я понял теперь, почему ее испугал монотонный безжалостный перезвон, знакомый каждому лондонцу: поминальный звон по тем несчастным, кому пришлось при жизни внимать собственным похоронным колоколам. Чуть в стороне находилась вывеска «Головы сарацина», которая тоже почему-то встревожила матушку.

— Теперь их ведут в пресс-камеру.[16]— Лицо Барни выражало напряженное внимание. — Кандалы снимают, связывают руки.

За минуту до восьми у Двери Должников послышался шум. В толпе перед нами раздались приветственные выкрики.

— Что там, Джон? — взмолилась Салли, поскольку с плеч Сэма я видел происходящее лучше всех.

— Это они! — объявил я. — Несколько человек, некоторые в темно-зеленых ливреях и с пиками.

— Это шериф с помощниками, — сказал Джек.

Я описал остальных, в которых мои компаньоны опознали начальника тюрьмы и судейского чиновника.

— Вышел еще один, в маске! Это второй осужденный?

— Нет, это Калкрафт! — усмехнулся Барни.

Конечно. Скрывать лицо под маской пристало скорее палачу, чем осужденному.

— Пега ты узнаешь, стоит лишь увидеть! — добавил Барни, и остальные засмеялись.

Он сам не подозревал, насколько окажется прав: из дверей уже появился человек в обычном платье, со связанными впереди руками, ступавший немного неловко. Я не сразу понял почему.

Боб крикнул:

— А ногу-то за что! Она ни в чем не виновата!

У него была деревянная нога — «пег»! Вот откуда взялась его злобно-насмешливая кличка!

— Блускин! — вскрикнул я, поскольку это был он.

Раскаты хохота вслед за шуткой Боба заглушили мое восклицание; услышал его только Джек, смеривший меня таким взглядом, который я не забуду до конца жизни.

Смех перешел во всеобщие крики: «Шапки долой!» Барни и Сэм, последовав этому призыву, сняли шапки и взяли в руки. Джентльмен, стоявший перед нами, остался в своем цилиндре.

Барни подался вперед и сбил цилиндр на землю.

— Из-за вашего чертова цилиндра мне ничего не видно! — крикнул он.

— Храбрец или дерьмо? — вопросил Боб.

Я объяснил, что не вижу лица Пега, потому что головаего опущена и повернута в сторону.?

— А что же тебе видно, Джонни? — нетерпеливо осведомилась Салли.

— Рядом с ним идет джентльмен в церковном облачении и как будто читает вслух по книге.

— Это ординарий, и читает он заупокойную службу. — В голосе Сэма слышалась некоторая удовлетворенность, а также почтение.

Похоронный звон все это время не умолкал, огромная толпа издавала только слабый ропот, словно все одновременно затаили дыхание. Процессия с приговоренным двинулась к страшному сооружению. Участники взошли по ступеням, и арестант вышел вперед, как актер, который собирается произнести монолог. Казалось, его глаза смотрели прямо на меня. Подняв связанные запястья, он потряс ими перед толпой, ответившей ему ревом. Казалось, он ухмылялся. Толпа снова затаила дыхание.

Барни хлопнул Боба по плечу:

— Выигрыш мой! Я знал, что Пег не сдрейфит.

По настоянию моих компаньонов я описал, как полицейские подвели обреченного к люку. Потом палач накинул ему на лоб капюшон, который свесился, закрыв ему глаза, и вложил в руки белый платок.