прилавках. Ремесленники не носили ножей, но пояса с медными пряжками засвистели в воздухе, отлитые мастерами звери и птицы заговорили на разные голоса, загремели бьющиеся на черепки глиняные сосуды и поднялась пыль под множеством ног.

— Али…

Он рванулся вперед, помня, что перекидываться нельзя и помня, что это — хоть не его люди, но люди его Асталы. И убивать нельзя. Отшвырнув двоих, оказался в гуще свары — и протяжно, по-звериному вскрикнул, чувствуя запах свежей крови. Плевать было, кто зачинщик — виновны все, кто очутился тут, в чьих руках покачивался пояс или топорщилась палка.

Он раскидал драчунов, испытывая наслаждение и ярость, и сожалея лишь об одном — все быстро закончилось. Будто булыжник швырнули в воду, взлетели брызги — и все. Со стонами расползались покалеченные, присмиревшие.

— Прекратить, — раздалось с запозданием.

Юноша вскинул голову, подался назад. Прищурился от яркого солнечного света. Перед Кайе возвышалась всадница на грис — Халлики, в сопровождении не сестры на сей раз, а одного из молодых родственников. Тонкая, словно лиана, черная на фоне солнечного диска — лица женщины видно не было.

— Ты вносишь смуту больше, чем зачинщики драки. Это не твой дом, чтобы творить все, что угодно.

Кайе встряхнул головой, раздраженно убирая с глаз упавшие пряди.

— Это мой дом.

— Ты можешь распоряжаться своими, не смей…

Тоненько взвизгнула грис, отшатнулась от узкой черной вспышки. Перед копытами кобылицы образовалась обугленная выбоина длиной в человеческий рост — в камне. Молодой спутник Халлики схватился за чекели, но женщина протянула руку, останавливая его:

— Не стоит.

Развернула грис, еще раз внимательно просмотрела через плечо на юношу — внимательно, по-птичьи клоня голову.

— Поосторожней.

Умчалась.

Когда Ахатта получил письмо от Халлики, Киаль как раз пришла навестить деда. И, движимая любопытством, попросила показать свиток. Отметила, как заметно осунулся дед, явно не в силах равнодушно принять неприятности. Тихонько выскользнула из комнаты и отправилась искать Къятту. Как назло, его не было дома — тогда Киаль велела оседлать грис и поехала к реке, помня — он говорил, что направится туда. Ей повезло — Къятту она встретила по дороге, и рассказала о свитке, встревоженная не столько письмом, сколько выражением лица деда. А Къятта молчал, не спеша обсуждать новости.

— Послушай, — она потянула за руку старшего брата. Тот нетерпеливо откликнулся:

— Что тебе еще?

— Пока ничего не случилось всерьез, но Семь Родов уже настороже и готовы любую оплошность воспринять как угрозу. Если он снова… Он вел себя хорошо, когда Чинья жила. А теперь все посыплется, да?

— Я не знаю. Я не могу найти ему еще одну Чинью.

— Но разве девушек мало? — спросила Киаль, не веря, что она это произносит.

— О! — рассмеялся Къятта, будто раскусил горький орех, — Этого добра пол — Асталы! О Чинье он… заботился на свой лад. Считал своей, понимаешь? Не игрушкой, а — своей. Верил, что и он ей нравится, что она щебечет с ним искренне. Замену — не примет, не поверит уже. Она ведь чуть наш Род не поставила под удар.

— И что теперь? Как ты…

— Тень не режут надвое.

Поглядел поверх головы Киаль и сказал совершенно спокойно:

— Чиньи нет. Новую игрушку ему уже не подсунуть. Отослать его пожить куда-нибудь на побережье нельзя, некому там за ним присмотреть — я нужен здесь. Если он снова перестанет владеть собой, я и сам не знаю, что будет.

**

Только что прошел дождь, неуверенный, первый, только лишь намекая на скорый приход обильных ливней. Наброшенная на плечи белая накидка из кроличьих шкурок отлично защищала от утренней прохлады — в комнате тоже было очень свежо. А недавно никакие накидки не оказывались нужны, даже на мокрой земле приходил спокойный сон, даже в горах не было холодно. Ахатта лишь недавно начал осознавать — прошла молодость, да и расцвет сил остался в прошлом. Так некстати…

Да, старость всегда подступает некстати, и все же хотелось бы передать власть и уйти на покой в мирные дни. Но о покое еще рано, еще никто не смеет заявлять о смене ведущего — ни свои, ни чужие.

— Ты пошутил насчет того, чтобы брать его к нашим караванам, надеюсь? Это стихия, оружие, но очень легко повернуть его против самих себя… — дед чуть развел в стороны ладони — искреннее недоумение. — Тем более сейчас, когда он неизвестно как снова себя поведет.

— Я предложил брать его лишь в охрану, не развлекаться нападениями. И сейчас он вполне в здравом рассудке, таньи. Слова сестер Икиари мало что значат. Он просто справился с устроившими свару на свой лад.

— Я видел след от его Огня на камнях. В здравом, говоришь? Надолго ли? После смерти Чиньи… А с Халлики понятно без слов. Она ищет способ, и не она одна.

— Я долго думал, таньи. Ты же не считаешь, что я не в своем уме? Другого выхода нет. Он взрослый уже, и леса ему мало. То, что мы делаем за стенами Асталы-города — всего лишь способ не разрушить все в ее стенах. Кауки начинают развлекаться вылазками с тринадцати. Остальные — немногим позже.

— Ты перегрелся вчера на солнце, — раздраженно проговорил дед. — Хочешь разрушить все, на чем держится первенство нашего Рода. А оно держится не на безрассудной силе. Он съездил к реке Иска в четырнадцать… к чему это привело?

— Подумай, таньи, — уважительно, и одновременно терпеливо, словно непонятливому высокородному ученику произнес Къятта: — Сейчас он в себе, и такое может продлиться достаточно долгое время… может быть, я найду средство удержать его насовсем.

Встретил острый, почти враждебный взгляд:

— Вот как? И ты не боишься, что он ударит по членам кого-нибудь из Сильнейших Родов? Это тебе не река Иска с жалкой горсткой разведчиков Тейит.

— Пока на него еще можно влиять. Стоит помедлить… и он начнет устанавливать свои правила.

— Просто вызовешь бурю, которой опасаешься. И без того трудно поддерживать порядок — не ожидал, что мой собственный внук, которым я гордился, начнет разрушать то, что я создал!

— Не думаю, что сейчас кто-то выступит против нас. Они все же боятся его… и не знают, чего ожидать.

— Смотрю, у тебя все продумано. На все есть ответ. А что дальше?

— Дальше?

— Чего ты хочешь добиться на самом деле?