Гордая Вероника произнесла, нарочно понизив голос и потягивая слова, словно коктейль через соломинку, с тем самым женским знаменитым и обольстительным лукавством, но в то же самое время прикрываясь щитом очаровательного смущения:

– Не-а-а, Руне, сегодня совсем-совсем никак… Но вот… по выходным у нас довольно свободный график, никакой терапии, естественно, не проводится. Суббота бы больше подошла-а…

Я с уверенностью ожидала, что он от радости взовьется до небес, однако как же странно повел себя мужчина после тех моих весьма приветливых слов. Он сразу выпрямился и чуть-чуть подался назад, разом отпустил и мою трепетную дотоле ручку и всю меня целиком, закаменел лицом, похолодел глазами, напрягся мускулатурой тела и будто бы резко процентов на семьдесят потерял ко мне всякий пыл и интерес. От такой более чем неожиданной реакции моя тщательно оберегаемая уверенность в себе стремглав полетела в тартарары, а остановить ее свободное падение я уже не успевала. «Мой милый, что тебе я сделала?» – черным смерчем прокрутилась в мозгу знаменитая строка – вопль великой русской поэтессы. Еще не понимая, что делаю, в свирепой растерянности, в полубессознательном и оттого малоконтролируемом порыве я как-то по-бабьи жалко и испуганно, с инфернальной внутренней дрожью мгновенно срезонировавшей на горло, заискивающим смиренным голоском – даже саму себя не узнала, спросила этого мужчину:

– А что, Руне, тебе выходные совсем не подходят? Можно придумать что-нибудь другое. Не волнуйся!

О, как же смертельно я себя такую ненавижу! Выжгла бы из себя этот животный унизительный страх потери неизвестно чего каленым железом, если бы только знала, где прячется этот трусливый предатель. Однако он живуч и увертлив. Наш самый жестокий враг всегда сидит внутри нас и точит самую суть, самую сердцевину характера, но в этот раз именно он меня спас от неизбежных дальнейших разочарований и острых душевных мук, которых мне и без того хватало с лихвой. Неосознанно пойдя на поводу у внутренней нервозности, я, видимо, вдобавок к своим неразумным речам сделала такое движение, а может быть, только жест, которые боязливые лица мужского пола расценивают как истинную попытку с разбегу и навсегда повеситься им на шею и опасаются куда пуще смерти. Моментально насторожившись на эту очевидную, но не больно-то им желанную пылкость с моей стороны, вконец озадаченный контрразведчик на всякий случай отступил от столь неожиданно сговорчивой женщины как можно дальше, но в пределах приличия. Вид его был таков, как если бы я вдруг на его глазах из Вероники превратилась в готового к атаке ядовитого аспида. От жгучего за себя стыда сильно захотелось провалиться сквозь весеннюю, вовсю цветущую землю Аскера.

Чуть-чуть набычившись, глядя в упор в эту самую цветущую землю, норвежец заговорил довольно прохладным, четким, почти деловым тоном, перейдя на родной ему норвежский язык:

– Я должен тебе сказать… Знаешь, Вероника, я нехорошо поступил, что сразу тебе не все сказал… В субботу я буду в Таиланде… Улетаю на три недели…

Вдруг он блеснул на меня странным взором, который русские люди обычно определяют так: «глаза на мокром месте», а еще существует красивая английская фраза и одноименная песня Элвиса Пресли «Синие глаза плачут на дожде», но сразу же вернул лицу задумчиво-суровое выражение и опять опустил очи долу на несколько последующих бесконечно тянущихся секунд.

– На каникулы уезжаешь, да?

Сердце мое невольно смягчилось, но я так и не могла понять, что же надо думать о таких маловразумительных маневрах и с каждой минутой, как последняя девчонка, приходила во все большее и большее замешательство.

– Да, в отпуск… В предсвадебное путешествие, Вероника… Герлфренд моя очень хочет… – после долгого молчания наконец-то подал тихий и смирный голос Руне, потом как-то обмяк и даже порозовел. Я же перестала вообще чего-либо соображать: так в самом деле бывает или я ослышалась?

– Так ты, оказывается, скоро женишься? Или ты уже женился? Я не совсем хорошо поняла – это будет свадебное путешествие или какое-то другое? Извиняюсь, со мной случается языковое непонимание.

Ввиду крайнего изумления я не спросила, а скорее выдохнула свои вопросы, так как у меня даже голоса не стало хватать.

Нет, такого не может, не должно быть – это просто бред какой-то! Я, наверное, сплю и вижу во сне весь этот сюрреализм. Меня-то он зачем разыскивал?! А я-то, глупая, думала – мужчина этот меня полюбил и забыть никак не в силах!

– Посмотрим… Я еще ничего не решил с официальной регистрацией. Не понимаю, зачем все это надо! Просто какая-то устаревшая формальность, так любимая женщинами.

«Ох, ничего себе жених! – сумасшедшим красно-синим волчком игрушкой мысли в вихре торнадо бешено завертелись в голове. – А здесь-то он что делает и почему такое мне рассказывает? Ведь раньше, когда видел меня на кладбище, сюда тоже приезжал. Спрашивается, зачем? А кто же его невеста?»

– Так тебя, Руне, оказывается, можно поздравить. И кто же счастливая невеста?

Самообладание потихонечку-полегонечку начало ко мне возвращаться, правда, теперь к нему примешивалась некоторая толика жгучей и злой женской обиды.

Хорошо было бы, чтобы этот обманщик провалился в преисподнюю прямо на моих глазах! Мир ничуть не пострадает от такой потери.

– Кто? Герлфренд? А, Камилла… Она по образованию психолог. Теперь ей в голову пришла идея писать книгу о торговле женщинами-рабынями в современной секс-индустрии. Поэтому-то она так рвется в Таиланд.

– Где она находится сейчас?

– На Филиппинах вместе со своим отцом… Женщины за тридцать три вдруг резко начинают желать младенцев и сходить по этому поводу с ума. А мне зачем еще дети, и потом вообще…

– Здорово! Хорошо так свободно путешествовать по свету! – решительно перебила я его разглагольствования по поводу женщин и детей. – Уверена, что вы отлично проведете свои совместные каникулы. Сейчас мне надо спешить. До свидания и счастливого пути!

Я собралась вылезать из зарослей, но тут Руне осторожно, но цепко взял мои холодные и напряженные кисти рук в свои широкие ладони, как бы намереваясь их согреть. Потер, подул, поцеловал, прижал к бархатистой ткани рубашки в квадрате, где у человека должно бы находиться сердце.

– Вероника, милая, я ведь понимаю, как, должно быть, нелегко тебе живется…

Аккуратно и совсем слегка дотронулся до моих волос вкрадчивый норвежец, опять вспомнив русский язык. Эх, мне бы только удержаться – не всплакнуть. Не хочу таким, как он, слезы показывать!

– Расскажи мне, как ты живешь… Я так хочу тебе помогать… Хотел бы тебе помочь, если позволишь.

На этих льстивых сетованиях серо-стальные глаза офицера разведки вновь широко распахнулись и, как прежде, облили меня почти радиоактивным излучением неземной нежности и восхищения. Быть бы ему не разведчиком, а артистом академических театров! Внутри моего существа уже вовсю шел свирепый процесс окаменения-схватывания души, совсем так же, как если бы там твердел бетонный раствор.