— Да не может быть! — не поверил я.

— Может-может! Поди сам погляди, — предложил Дэн. Он попробовал подняться со стула, чтобы вместе со мной обследовать все тайны нашего подвала, но вскочил чересчур решительно и, потеряв равновесие, с виноватым видом снова плюхнулся на стул. — В общем, поди сам погляди! — повторил он и рыгнул.

Я не без труда открыл потайную дверь; мне показалось, ее не трогали уже много лет. Пока я возился с ключом и замком, с полок на двери слетело несколько книг. Мне припомнилась Джермейн, которая тоже не отличалась особой ловкостью, особенно в тот вечер, когда умерла Лидия и девушка бросилась прятаться в потайной подвал от самой Смерти.

Наконец дверь распахнулась. В подвале стояла темень, но я все же успел разглядеть, как во все стороны метнулись пауки. Кругом висела густая паутина. Я вспомнил, как закрыл здесь Оуэна и как он кричал, что его лижет что-то влажное, — он не верил, что это паутина, он кричал: «У НЕГО ЯЗЫК!» Еще я вспомнил, как мы закрыли его в тот вечер, когда провожали в армию, и мистер Фиш, стоя рядом с дверью, процитировал из «Юлия Цезаря»: «Трус умирает много раз до смерти, а храбрый смерть один лишь раз вкушает!» — и так далее. А еще я вспомнил, как мы с Оуэном пугали тут Джермейн, а до Джермейн — бедную Лидию.

В этом потайном подвале среди старой паутины пряталось множество давних воспоминаний. Я стал шарить в поисках выключателя и никак не мог его найти. Мне вовсе не хотелось вслепую дотрагиваться до всех этих темных штук на полках.

И тут Дэн Нидэм закрыл у меня за спиной дверь.

— Прекращай, Дэн! — крикнул я. До меня донесся его смех. Я протянул руки в кромешную темноту. Моя ладонь наткнулась на полку; раздвигая паутину, я ощупью двинулся вдоль этой полки по направлению к двери. Мне казалось, выключатель должен быть где-то рядом со входом. Вот тогда-то я почувствовал, как моя рука прикоснулась к чему-то мерзкому. На ощупь оно казалось упругим, живым — я тут же представил себе гнездо с новорожденными крысятами, сделал шаг назад и вскрикнул.

То, на что наткнулась моя рука, оказалось одним из спрятанных бабушкиных париков, но тогда я этого не знал. Я отпрянул назад слишком резко и очутился на самом краю верхней ступеньки длинной лестницы; я почувствовал, как теряю равновесие и начинаю падать. За долю секунды я успел представить себе, как Дэн потом обнаружит мое тело на грязном полу в самом низу лестницы, и вдруг чья-то маленькая сильная рука (или что-то похожее на маленькую сильную руку) помогла мне нащупать выключатель; маленькая сильная рука, или что-то похожее на нее, удержала меня, пошатывающегося, на верхней ступеньке. И голос — это совершенно бесспорно был голос Оуэна Мини — произнес: «НЕ БОЙСЯ, С ТОБОЙ НИЧЕГО НЕ СЛУЧИТСЯ».

Я снова вскрикнул.

Когда Дэн Нидэм открыл дверь, настала его очередь вскрикнуть. «Твои волосы!..» — оторопел он. Поглядев в зеркало, я подумал, что это паутина, — мою голову словно кто-то посыпал мукой. Но когда я расчесался, то увидел, что волосы побелели у самых корней. Это произошло в августе нынешнего года, и с тех пор у меня волосы совершенно белые. Волосы у меня уже и так начали седеть; а теперь даже мои ученицы считают, что белые волосы выглядят очень импозантно — не какая-нибудь там проседь.

Наутро после того, как со мной «разговаривал» Оуэн Мини, Дэн Нидэм сказал:

— Мы, конечно, оба были пьяные — особенно ты.

— Так уж и особенно!

— Точно-точно, — не унимался Дэн. — Послушай: я ведь никогда не дразнил тебя за твою веру — так? Я никогда не стану насмехаться над твоими религиозными чувствами, ты это знаешь. Но неужто ты думаешь, что я вот так вот поверю, будто взаправдашняя рука Оуэна Мини не дала тебе упасть с этих ступенек в погребе? Неужто ты думаешь, что я поверю, будто с тобой в потайном переходе заговорил взаправдашний голос Оуэна Мини?

— Дэн, — сказал я, — я тебя прекрасно понимаю. Я не собираюсь тебя обращать в свою веру. Я же не миссионер какой-нибудь. Пробовал я когда-нибудь сделать из тебя верующего? Если бы я хотел проповедовать, я стал бы священником, у меня был бы свой приход — или ты сомневаешься?

— Послушай: я тебя прекрасно понимаю, — ответил Дэн, но он никак не мог оторвать взгляда от моих побелевших корней волос.

Чуть помолчав, Дэн заговорил снова:

— Нет, ты что, в самом деле почувствовал, будто тебя потянули? Тебе не показалось — ты и вправду почувствовал рывок? Это была настоящая рука?

— Я же не спорю, что был пьяный.

А еще чуть позже Дэн спросил:

— Это точно был его голос? Ты уверен, что это не я тебе что-то сказал? Это точно был его голос?

Я ответил довольно раздраженно:

— Дэн, тебе часто приходилось слышать голоса, которые можно спутать с его голосом?

— Н-да… Мы оба были пьяные — верно? В том-то все дело, я так думаю, — сказал Дэн Нидэм.

Я вспоминаю лето 1967 года; мой палец постепенно заживал — а лето незаметно ускользало от меня. Тем летом Мини Оуэна повысили в звании; когда мы с Хестер встретились с ним в очередной раз, его форма выглядела немного по-другому — он стал первым лейтенантом. Полоски на его погонах вместо бронзовых стали серебряные. А еще он помог мне начать мою магистерскую диссертацию по Томасу Гарди. Для меня всегда самым трудным было начать — что бы то ни было, — правда, если верить Оуэну, еще труднее было довести начатое до конца.

«ТЕБЕ НАДО ПРОСТО ПОГРУЗИТЬСЯ В ЭТО С ГОЛОВОЙ, — писал мне Оуэн. — ПРЕДСТАВИТЬ СЕБЕ ГАРДИ —ЧЕЛОВЕК ПОЧТИ ВЕРУЮЩИЙ, ОН ЕДВА НЕ ОБРЕЛ БОГА И ПОЭТОМУ, ОТВЕРГНУВ ЕГО, НЕВЕРОЯТНО ОЖЕСТОЧИЛСЯ. ТАК НАЗЫВАЕМАЯ УЧАСТЬ, В КОТОРУЮ ВЕРИТ ГАРДИ, — ЭТО ПОЧТИ ТО ЖЕ, ЧТО ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ ТОТ ГРОЗНЫЙ БОГ-СУДИЯ ИЗ ВЕТХОГО ЗАВЕТА ГАРДИ НЕ ПРИЗНАЕТ ОБЩЕСТВЕННЫХ ИНСТИТУТОВ: НИ ЦЕРКВИ — ЕЕ ОН ОСУЖДАЕТ, БОЛЬШЕ ЧЕМ ВЕРУ ИЛИ УБЕЖДЕНИЯ, — НИ БРАКА (Я ИМЕЮ В ВИДУ САМ ИНСТИТУТ БРАКА), ДА И ИНСТИТУТ ОБРАЗОВАНИЯ ОН ТОЖЕ ОСУЖДАЕТ. ЛЮДИ БЕЗЗАЩИТНЫ ПЕРЕД СВОЕЙ УЧАСТЬЮ, ОНИ ЖЕРТВЫ ВРЕМЕНИ — ИХ ГУБЯТ СОБСТВЕННЫЕ ЧУВСТВА, И НИКАКИЕ ОБЩЕСТВЕННЫЕ ИНСТИТУТЫ НЕ В СИЛАХ ИХ СПАСТИ.

НЕУЖЕЛИ ТЫ НЕ ВИДИШЬ, НАСКОЛЬКО ВЕРА В СТОЛЬ ЖЕСТОКИЙ МИР СРОДНИ РЕЛИГИОЗНОЙ ВЕРЕ? ВЕРЕ, КОТОРУЮ ГАРДИ СЧИТАЛ ЧЕМ-ТО ГОЛЫМ, НЕЗАТЕЙЛИВЫМ, УЯЗВИМЫМ. ВЕРА В БОГА ИЛИ ВЕРА В ТО, ЧТО РАНО ИЛИ ПОЗДНО ВСЕ КОНЧИТСЯ ТРАГИЧЕСКИ… В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ НЕ ОСТАЕТСЯ МЕСТА ДЛЯ ОТВЛЕЧЕННОЙ ФИЛОСОФИИ. НЕЗАЧЕМ УМСТВОВАТЬ: НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЙ ГАРДИ УМНИКОМ; НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕЛЬЗЯ СМЕШИВАТЬ ВЕРУ ИЛИ УБЕЖДЕННОСТЬ — В ЧЕМ БЫ ТО НИ БЫЛО — С РАССУДКОМ ИЛИ ЧЕМ-ТО МАЛО-МАЛЬСКИ С НИМ СВЯЗАННЫМ.

ВОТ В ЭТО И ОКУНИСЬ — ТУТ ГЛАВНОЕ НАЧАТЬ. Я БЫ НАЧАЛ С ЕГО ЗАМЕТОК, ЕГО ДНЕВНИКОВ — ТАМ ОН ВСЕГДА ВЫРАЖАЛСЯ ПРЯМО. ЕЩЕ В 1882-М, ПУТЕШЕСТВУЯ ПО ФРАНЦИИ, ОН НАПИСАЛ: «С ТЕХ ПОР КАК НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД Я ОБНАРУЖИЛ, ЧТО ЖИВУ В МИРЕ, ГДЕ ВСЕ ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЕ ОЖИДАНИЯ НА ПОВЕРКУ ОБОРАЧИВАЮТСЯ ЧЕМ-ТО СОВСЕМ ИНЫМ, Я ПОЧТИ ПЕРЕСТАЛ ТРЕВОЖИТЬ СЕБЯ ДОГАДКАМИ И ПРЕДПОЛОЖЕНИЯМИ. МЕНЯ ВПОЛНЕ УСТРАИВАЕТ ПОСТОЯННАЯ НЕУВЕРЕННОСТЬ В ЗАВТРАШНЕМ ДНЕ». ЭТО ВЫСКАЗЫВАНИЕ МОЖНО ПРИМЕНИТЬ К ЛЮБОМУ ЕГО РОМАНУ! ПОТОМУ-ТО Я И ГОВОРЮ, ЧТО ГАРДИ БЫЛ «ПОЧТИ ВЕРУЮЩИМ» — ОН НЕ УМЕЛ ГЛУБОКО МЫСЛИТЬ, ЗАТО УМЕЛ ГЛУБОКО ЧУВСТВОВАТЬ!