Вот тогда-то до меня и дошло, где Хестер прятала Оуэна Мини. Все время, пока мы его искали, он лежал под диванными подушками — и под Хестер! Теперь стало понятно, почему вид у Оуэна был тогда слегка помятый, а волосы — спутанные, будто спросонок. Карточка Хэнка Бауэра, должно быть, выпала у него из кармана. Подобные открытия — не говоря уже о голосе Оуэна, обратившемся ко мне в потайном подвале, и его руке (или чем-то похожем на руку), не давшей мне упасть, — временами наводят на меня страх перед домом 80 на Центральной.

Я знаю, что под конец бабушка стала бояться старого дома. «Слишком много призраков!» — то и дело бормотала она. В конце концов, я думаю, она смирилась с тем, что ее не «убил маньяк» — хотя когда-то предпочитала такой исход переезду из дома 80 на Центральной. Когда пришло время покидать старый дом, она сделала это спокойно; к своему уходу она относилась с философским достоинством. «Пора уходить, — сказала она нам с Дэном. — Слишком много призраков!»

В грейвсендском приюте для престарелых бабушка сдала окончательно — все произошло весьма быстро и безболезненно. Сперва она напрочь забыла про Оуэна, затем про меня; ничто не могло напомнить ей даже о моей маме, и только когда я принимался старательно подражать голосу Оуэна, она оживлялась. Этот голос встряхивал ее память, он почти всегда выталкивал какие-то ее воспоминания на поверхность. Она умерла во сне, всего за две недели до своего столетия. Она не любила, когда что-то или кто-то слишком «выделяется», — могла, например, сказать: «Эта прическа слишком выделяется — прямо глаз режет».

Могу представить, что она думала насчет своего приближающегося столетия. Предстоящее по этому поводу семейное торжество наверняка убило бы бабушку, — подозреваю, она и сама это знала. Тетя Марта подсуетилась насчет телепрограммы «Сегодня»; как вы, должно быть, знаете, в этой передаче принято поздравлять со столетним юбилеем всех, кто живет в Соединенных Штатах, — при условии, что телевизионщиков заранее поставят в известность. Тетя Марта об этом позаботилась. Харриет Уилрайт исполнится сто лет как раз в канун Дня всех святых — в хеллоуин! Бабушка ненавидела хеллоуин; одна из причин ее недовольства Всевышним состояла в том, что Он позволил ей родиться в такой день. Этот праздник, по ее мнению, придумали нарочно затем, чтобы баламутить простонародье и подстрекать к издевательству над приличными людьми. В самом деле, в хеллоуин над бабушкиным домом как только не издевались — то усеют все кругом клочьями туалетной бумаги, то старательно намылят окна гаража, то распылят оранжевую краску на фонарных столбах подъездной аллеи, а однажды кто-то засунул в щель почтового ящика большой кусок дохлой миноги. Оуэн всегда подозревал, что это сделал мистер Моррисон, трусливый почтарь.

По прибытии в дом престарелых бабушка пришла к выводу, что пульт дистанционного управления к телевизору — сущее порождение дьявола. Она говорила, что это окончательная победа телевидения, которое может теперь полностью разрушить ваш мозг, не дав подняться с кресла. Именно Дэн первым обнаружил, что бабушка умерла, навестив ее как-то вечером в приюте для престарелых. Он навещал ее каждый вечер, а по воскресеньям приходил еще и утром, приносил воскресную газету и читал ей вслух.

В тот вечер Дэн увидел ее сидящей на кровати; казалось, она дремлет за телевизором, продолжая и во сне переключать каналы. Но она не задремала, а умерла; ее окоченевший большой палец прочно застыл на кнопке переключения каналов — в поисках чего-нибудь поинтереснее.

Как бы я хотел и для Оуэна Мини такой же мирной и спокойной кончины!

Торонто, 17 сентября 1987 года — дождливо и прохладно; словно напоминание — снова в школу, снова в церковь. Все эти привычные ритуалы, связанные с церковью и школой, — мое главное утешение. Но недавно к нам на английскую кафедру взяли новую преподавательницу. Еще весной, когда с ней проводили собеседование, я уже понял, что нам не ужиться, — эта женщина способна привнести новый смысл в ту поразительную сентенцию, которой начинается роман «Гордость и предубеждение», открывающий программу осеннего триместра для моих девятиклассниц: «Все знают, что молодой человек, располагающий средствами, должен подыскивать себе жену».[42]

Не уверен, что так уж подхожу под представление Джейн Остин о «молодом человеке, располагающем средствами», но, должен признать, бабушка обеспечила меня весьма щедро.

Мою новую коллегу зовут Элеонора Прибст, и, если бы Джейн Остин могла написать что-нибудь о ней, я бы охотно почитал. Мне было бы значительно приятнее почитать о мисс Прибст, нежели иметь удовольствие с ней общаться. Но ничего, я потерплю; в конце концов я и ее пересижу. Она попеременно демонстрирует тупость и агрессивность, и оба способа общения совершенно невыносимы — типичный тевтонский завоеватель.

Ее смех вызывает в памяти прелестное замечание из «Постижения» Маргарет Этвуд — помните, ближе к концу: «Я смеюсь, но раздается такой звук, будто кого-то придушили: то ли мышку, то ли птичку». Когда смеется Элеонора Прибег, я явственно слышу предсмертные хрипы крысы или какого-нибудь стервятника. Когда я однажды на преподавательском собрании только заикнулся о том, чтобы дать в тринадцатом классе «Кошки-мышки» Гюнтера Грасса, мисс Прибст тут же пошла в наступление.

— С какой стати вы собираетесь давать эту гнусную книгу девочкам? — спросила она. — Это книга для парней. Одна только сцена с мастурбацией — это оскорбление для любой женщины.

Затем она стала жаловаться, что я «захапал» Элис Манро и Маргарет Этвуд для своего курса канадской литературы в тринадцатом классе. На самом деле мисс Прибег ничто не мешало преподавать хоть Этвуд, хоть Манро в рамках любого другого курса — но ей непременно хотелось устроить скандал. Мужчина, сказала она, «захапал» двух этих писательниц нарочно, чтобы отнять у женщин с нашей кафедры. С ней все понятно. Она из тех, кто скажет, что если вы преподаете канадского писателя в рамках курса канадской литературы, то вы принижаете канадцев — потому что не даете их ни в каком другом курсе. А если вы «захапали» их для другого курса, тогда она спросит, чем, по-вашему, плоха канадская литература, — и опять-таки получится, что вы принижаете канадцев. И все это потому, что я бывший американец, а американцев она не любит, вот и все; да еще я холостяк, живу один, но вовсе не горю желанием пригласить ее, как тут говорят, «куда-нибудь сходить». Пробивная тетка, — пригласишь, так будет над вами глумиться, не пригласишь — будет глумиться еще больше.

Мне она напоминает одну дамочку из Нью-Йорка, в свою очередь здорово напомнившую мне Митци Лиш. Несколько лет назад дамочка привезла свою дочь в школу епископа Строна для собеседования. Мать пожелала поговорить с кем-нибудь с английской кафедры — чтобы выяснить, как она заявила директрисе, не слишком ли у нас «провинциальный» подход к литературе. Душа этой женщины представляла собой бурлящий котел сексуальных противоречий. С одной стороны, она хотела отдать свою дочь в канадскую школу (она все твердила — «в школу старого образца»), чтобы «спасти» ее от опасностей и соблазнов Нью-Йорка. Нью-йоркцы ну просто заполонили все школы Новой Англии, заявила она, а для юной девушки это буквально трагедия — не иметь возможности приобщаться к ценностям и добродетелям старого доброго времени.