стали драться за него и в результате намертво вцепились друг в друга. Только наши тогда глупость сделали. Они к себе пускали тех и других, а надо было уйти, капитан. Если бы они ушли, все было бы замечательно. Цыгане ведь ушли, и никто им ничего не сделал. Ты не знаешь разве про цыган?

— Нет, — сказал Громов, — не знаю.

— А напрасно, Громов, напрасно! Ты знаешь, почему они бродят? Это ведь индусы, только очень оторвавшиеся… Я когда еще догадался… Немножко язык изучал, потом курсовик писал по цыганологии на третьем… Интересно стало. — Волохова развезло окончательно. — У них была такая земля… вполне себе благодатная… Потом пришли захватчики — и амба. Коренные населения ведь разные бывают. Я когда-нибудь об этом докторскую напишу, когда мир окончательно рухнет, — он счастливо засмеялся. — Интересная вообще фигня. Одни терпят всех захватчиков и вырождаются, как индейцы. Другие хитренько так их между собой стравливают, как наши, — Гуров-то хитер, капитан, очень хитер, не следует недооценивать Гурова! Я думаю, не просто так эти два народца вцепились в наш лакомый кусок: сказано, что призвали, — очень может быть, что и впрямь призвали. Сначала одних, потом других. Ну и живут под ними, как под зонтиком… Но есть третий вариант, Громов! Есть! Это вариант цыганский. Они ходят, чтобы никогда никому не достаться, и воруют, заметь себе, только коней — только средства передвижения! Видимо, в их случае травма захвата была слишком ужасна. А может, они просто не могут остановиться, потому что это ведь затягивает. Вот почему я думаю, что ходить надо не больше четырех лет. Но эти четыре года я прохожу, это как Бог свят. Потому что выбора нет, капитан, время близко. Больной когда подыхает? Когда вместо одной хронической болезни у него расцвел букет. Что и имеем. Ты бы хоть задумался, капитан, — сказал Волохов. — Тебе же голова не только для фуражки, сколько я могу судить. Вот и прикинь: есть тут два типа государства. Точнее, было, потому что сейчас мы имеем нечто третье, окончательный конец, вроде того, который наступает от резонанса двух хронических болезней. Был понос, присоединилась золотуха, спи, товарищ. Приступаем к характеристике поноса. Твои северные коллеги любят тут строить империю, хорошая вещь, науке известны позитивные примеры. Но чтобы строить империю, Громов, надо иметь — куда ее строить. В правильном языке, если есть правильный язык… ты представляешь, я ведь его не знаю, понятия о нем не имею! — но если он есть, то должно быть именно такое управление: строить — куда? Империя — она имеет целью распространяться, покорять себе, да, кто же спорит, — но нести свою истину, понимаешь? А у варягов нет этой истины, не восприняли, захват ради захвата, и весь их империализм — это долбать своих, гробить собственных солдат, своему, а не чужому населению создавать неприятности! Почему? А потому что изначально чужие. Они не умеют иначе воевать, кроме как швырять в топку: я все думаю — что же они-то с места сорвались, ходить пошли? Наверное, там случилось оледенение, ты как думаешь?

— Может быть, — пожал плечами Громов. — Я не помню, как оно шло.

— Да точно, точно. Китайцы в Китай откуда пришли? От чукчей. Чукчи жили на севере, а тут похолодание. Кто помобильней — те в Китай двинулись, а самые патриотичные остались. Получились эти… как их… юкагиры… — Волохов мечтательно затянулся. — По-юкагирски юкагир — значит человек. Остальные все не люди. Это, я думаю, у них такое самоуважение оттого, что они остались. Остались, спились, в чумах живут, моржевятиной мажутся, грязью заросли. Но патриоты, капитан, патриоты!

Он помолчал, скребя подбородок.

— Ну и вот. А вторые, хазарские наши друзья, строят тут не империю, нет. Они строят тут кор-по-ра-ци-ю. Знаешь ты, что такое корпорация? Это, в отличие от центробежной империи, вещь принципиально центростремительная. Она сокращается все время. Заметь, во все времена хазарского владычества мы отдавали территории. Потому что у корпорации тоже принцип простой — она должна быть эффективна, а стало быть, капитан, миниминизи… Вот водка, а? Язык заплетается — башка ясная. Миниминимизирована. Меньше народу — больше прибыли, все дела. Корпорация — это же вроде незверская такая вещь, необидная. Никто никого не убивает, а просто тебя не надо. И кого не надо — тот тихо себе, спокойно вымирает сам, не допущенный до жизненных благ. Они же не убийцы, капитан, сам видишь, они в войне не ахти эффективны. Если ты им не нужен, зачем уничтожать-то? Выбросить, и привет. Такая хрень, капитан. Но и корпорация их, капитан, неустойчива, потому что надо ведь служащим светлые перспективы нарисовать. А какие могут быть светлые перспективы, если ты на фиг не нужен никому? Служащий почему впахивает? — он может подняться. А в их корпорации, если ты не из их числа, хрен поднимешься. Нечего предложить, вот никто и не работает на них. И тебе неинтересно, ведь неинтересно?

— Я не пробовал, — сказал Громов.

— Как не пробовал? Ты же при всем этом жил! Но тут, прикинь, капитан, начинается самое увлекательное. Наши вечные противоположности, неизменные наши борцы начинают постепенно, постепенненько… очень, конечно, аккуратно… но сближаться, капитан, будь я проклят! Они начинают строить третий вариант — имперскую корпорацию. Два гениальных способа истребления объединяются. Научились друг у друга, сволочи, за двести лет вместе, потому что на самом деле их не двести, Громов, а тысяча двести, кабы не больше. И в результате в их империях все больше воруют, а в корпорациях все больше маршируют, и получаем мы перед самой войной — при нарастании, конечно, внешнего антагонизма, низовых передряг и прочих видимостей, — почти абсолютное сходство будущих противников, что и является, капитан, главным условием войны. Это как у Сталина с Гитлером: не с Америкой же воевали, в конце концов! Подобное с подобным! Так вот и тут: прежде чем начать воевать, надо вовсе уж уравняться. И получается у нас, капитан Громов, принципиально новый тип государства: империя, в которой нет идеи, плюс корпорация, в которой нет свобод. Нефтянку вывозим, стабфонд складируем, народ морим. Я тебе точно говорю, Громов, они бы помирились, если б нефтянка не кончилась. Они уже почти, можно сказать, слились в экстазе, но тут кончилась нефтянка, и все занервничали. А не то бы и дальше вместе морили народ — потому что вместе у них почти уже стало получаться величественно и эффективно. И помяни мое слово, они опять замирятся. Потому что все равно не умеют воевать, — разучились, понимаешь, за годы халявы, — а истреблять нас очень хорошо