откладывая кость, - Просто тысячи людей загорелись желанием изучать викторианскую архитектуру и читать «Север и Юг[1]» в оригинале!

- Теперь я понимаю, отчего вы промахнулись, - протянул Герти, - Слишком много ванили, а?

Брейтман досадливо махнул рукой.

- Ерунда. Спорить не стану, я немного заправился ванилью перед тем, как отправиться за вами. Но я принял лишь пять гран[2], достаточная доза, чтобы взбодрится и убрать неприятную дрожь в руках. Я хотел поразить вас первым же выстрелом. В сердце. Наверняка. Тогда я еще не понимал…

Герти подавил внутреннюю дрожь. Человек, задумчиво кусающий бисквит и сидящий напротив, лишь по счастливой случайности не пробил ему вчера грудь. Если бы не та благословенная помойная лужа на тротуаре, лежать бы ему сейчас на холодных металлических носилках под светом яркой лампы…

- Отчего вам вздумалось меня убить? – резко спросил Герти, хлопнув ладонью по столу так, что жалобно звякнул заварочный чайник, - Я не оставил наследства вашему прапрадеду? Или мой потомок станет новым Бонапартом? Или это своего рода развлечение в вашем времени, отправляться в прошлое, чтоб застрелить ничего не подозревающего человека? Темпоральное сафари?

Брейтман перестал есть.

- Все немного сложнее, полковник, - вздохнул он, - Кстати, раз уж на то пошло, не стоит ли мне обращаться к вам по настоящему имени, мистер Уинтреблоссом?

Герти ощутил некоторое окоченение членов, хоть и знал, что мистер Беллигейл не в силах их подслушивать. От того, как запросто Брейтман назвал его истинное имя, по телу слабым гальваническим разрядом прошла паника.

«Слишком долго прожил под чужой личиной, - подумалось Герти, - Вот нервы и шалят. Как жаль, что в моем случае ваниль, скорее всего, не поможет…»

- Откуда вы знаете? – прошипел Герти.

Брейтман безмятежно улыбнулся.

- Я мог бы сказать, что будущему все ведомо. Но лучше скажу правду. Ваше имя я узнал из вашего бумажника. Да, того самого, похищенного в первый же ваш день на острове. Дело в том, что его похитили по моему приказу.

Герти вновь вспомнил бродягу, перхающего угольной пылью.

- Негодяй! Значит, вы не только убийца, но и вор?

- При этом я еще и ученый, - Брейтман не очень изящно сплюнул в блюдце крошку, - К вашим услугам. Впрочем, призываю вас отбросить эмоции. Наше дело и так непозволительно запуталось.

- Какое еще наше дело? – спросил Герти, не скрывая презрения, - У меня не может быть никаких дел с такими, как вы!

- Слишком поздно, мистер Уинтерблоссом. Потому что вы уже по шею в этом деле. Я бы и сам рад обойтись без вашего участия, но…. Вы не поверите, насколько все сложно.

Герти демонстративно взял в руки револьвер.

- Тогда начинайте говорить, мистер путешественник.

Брейтман вздохнул.

- Некоторые лекции я начинаю с вопросов. Это хороший прием. Вместо того, чтоб погрузить слушателя в море чужих мыслей, они подстегивают его собственные. Заставляют сконцентрироваться и заново оценить все, ему известное. Я буду задавать вам вопросы, мистер Уинтерблоссом. Едва ли вы сможете ответить на них. Но в тот момент, когда вы задумаетесь, возможно, вы откроете для себя что-то новое.

- Прекратите ваши словесные фокусы!.. – потребовал Герти.

- Что такое Новый Бангор?

Этого вопроса он не ждал.

- Простите?..

- Отвечайте, мистер Уинтерблоссом. Отвечайте не задумываясь. Что такое Новый Бангор?

- Это… остров, - беспомощно сказал Герти, все еще сжимая в руке револьвер, - Самая южная колония Ее Величества в Полинезии.

- Прекрасно. В каком году она основана?

Герти уставился на него, ничего не понимая.

- В тысяча семьсот… Или позвольте, в тысяча шестьсот… Господи, да какая разница?

- Кто является ее генерал-губернатором на настоящий момент?

- Н-не помню. Вылетело из головы.

- Кем был открыт остров?

Брейтман задавал вопросы быстро, один за другим, так же, как стрелял из револьвера. Это были очень простые вопросы, но Герти к собственному своему смущению ощутил, что не может на них ответить. Ответы были очевидны и давно ему известны, но в тот момент, когда требовалось извлечь их на поверхность, Герти обнаруживал, что не может ничего произнести.

- На какой широте находится Новый Бангор?

- Стойте… Погодите…

- Какой у него флаг?

- Какое отношение все это имеет ко мне?

- Когда вы узнали о существовании Нового Бангора?

- Давным-давно, в детстве.

- Откуда?

- Из учебника, надо думать, откуда еще?

- Вы помните карты острова из учебника? Может, что-нибудь еще? Норму климатических осадков? Количество выращиваемого в год сахарного тростника?

- Отстаньте вы от меня с дурацкими вопросами! – крикнул наконец Герти, вконец сбитый с толку и смущенный, - Что вам от меня надо?

Брейтман промокнул губы салфеткой.

- Мне надо, чтоб вы начали думать, - мягко сказал он, - И вы уже близки к этому. Не расстраивайтесь, сейчас вы пробиваетесь через своего рода ментальный барьер. Это нелегкий процесс. Иногда даже страшный. Но неизбежный, если вы хотите взглянуть правде в глаза.

«Он попросту дурачит меня, - устало подумал Герти, не зная, что делать с револьвером, - Пускает пыль в глаза, пытается запутать. Для того и эти бессмысленные вопросы. Вот к чему он ведет…»

- Продолжаем, - мягкость в голосе Брейтмана быстро уступила место жесткому напору, - Вспомните то время, когда жили в Лондоне.

Герти вспомнил.

К его собственному удивлению это далось ему не без труда. Все воспоминания о Лондоне показались вдруг смазанными, тусклыми, как контуры на картине, которую повесили слишком близко от камина и краски на которой поплыли от жара. И сам Лондон на краткий миг вдруг показался ему картиной. Зыбкой и едва видимой картиной, которую он увидел в чужой квартире через мутное стекло. Он помнил гул трамваев на Пикадилли, помнил запах сырого лондонского рассвета, помнил беспокойные звоночки в канцелярии мистера Пиддлза, помнил густой угольный смог, стелющийся над неприветливой Темзой… Он помнил много вещей, но все эти вещи отчего-то отказывались соединяться друг с другом, как кусочки сложной головоломки, которая упала с каминной полки и разбилась на тысячу фрагментов.

Что ж, это было ожидаемо. За три месяца, проведенных на острове свежие впечатления успели полностью перекрыть воспоминания о лондонской жизни, которая уже казалась ему далекой и блеклой, будто выцветший холст в позолоченной и порядком рассохшейся раме.

- Воспоминания не кажутся вам смазанными?