добытыми рясами, побрёл куда-то к реке. Свирь с похабной улыбкой выскочил из норы и умчался к Монастырю с окровавленной тряпкой. Возле спуска в нору Сава остался один. Яр был их Пастырем, он вёл их к добыче и угадывал желания их Волчьих душ. Но теперь он отпёрся и мучил в норах надземницу. Сава слушал, пока она не перестала кричать.

«Знать-то умаял…» – вздохнул сын чернушки. Матёрые охотники сказывали, что разъярённые в бою Волки срывают ярость на пленниках, и тем тушат безумие дикого Зверя, иначе сами впадут в Белую Ярость и набросятся на сородичей. Сава украдкой ощупал вырезанные на соседнем сторожевом камне руны. По слухам, на них вырезались заклинания и против сошествия в логово Чёрных Душ. Но скорее уж сами сторожевые камни заговорят, чем Сава что-нибудь прочитает. Тут нужна ведунья наука, а в стаях её не преподают. Уж точно не в такой стае, где в вожаках ходит Яр.

Краем глаза Сава заметил шевеленье в лесу. Он отвлёкся от камня. Ничего. Тёмная решётка сосен и курчавый подлесок темнеют в ночи́. Но даже если привиделось, он должен проверить. Сава встал, взял оружие наизготовку и покрался за привидением. По пояс в растущем папоротнике он оглянулся и увидел под сосной тусклое сияние очелья с клыками и серебряными монетами. Сирин притаилась в траве, надеясь спрятаться в папоротнике. Но не уходила. Она присматривала за норой, ждала, когда Сава тоже уйдёт за остальными.

– Певунья, – едва слышно окликнул Сава. И почему так назвал? Сам не понял. Сирин подняла голову. Недоверчивые чёрные глаза напряжённо смотрели в ответ. Он закинул оружие за спину и осторожно подкрался, нечто и вправду Сирин могла вспорхнуть из папоротника и улететь. Опустившись рядом в траву, он сказал.

– Не тужи, жива твоя крестианка. Ещё недавно жалобилась, причитала под земью, а порой всё равно что аркуда рычала. Коли надоть тебе, подсоблю. Токмо нож на нож с Яром негоже, и ведунье нельзя донести – в плен возьмёт крестианку. Надоть третьего нам на подмогу.

Сирин прожгла глазами. Не будь он её другом – ни за что не доверилась бы. Сам только понял, что против Яра пошёл. Но вдруг ночная Певунья прячется совсем не затем, чтобы выручить крестианку, а приглядывает за норой ради Яра? Сирин вскочила, отбежала за куст акации на три шага и обернулась. В глазах сверкнул чёрный огонь. Нет, Сава не ошибался, она и вправду хотела спасти надземницу, по сочувствию ли, или из ревности, но стремилась вызволить её от Яра.

Повернувшись на месте, она бросилась в лес, и папоротники заколыхались от разодранных юбок. Пока не минула ночь, нужно успеть отыскать подмогу, хотя бы кого-нибудь, кто согласится пойти против Яра.

*************

Как змея извивается и скользит в ночной темноте, так и Кривда несёт свои воды с северо-запада на юго-восток, от леса к бескрайним степям. Степи… Егор слышал о них от самых смелых и отчаянных караванщиков. С приходом Оттепели дороги оттаяли и пришли вести с юга. После Обледенения в степях выжили люди, кочевники и магометане. Оленеводы выпасали стада и блюди свою древнюю шаманскую веру. Но их вытесняли те, кто возносили хвалу Единому Богу, у которого девяносто девять имён и великое нетерпенье к язычникам. Горганский Бейлик – о нём христиане мало что слышали. Гораздо больше знали всебожники, постоянно терпевшие набеги от магометан.

Пускай река течёт к ним, пусть увидит, как живут люди в степи, что запретно у них, а что праведно, и какая дорога ведёт их к снам или яви.

Рита повернулась на лёжке невдалеке от реки. Над сухой подстилкой темнел старый навес. Одной ладонью она нежно трепала Егору волосы, другой бережно ощупывала лицо, будто не верила, что он – правда. Егор перехватил её руку, она прильнула к нему и ласково поцеловала, воскрешая их заветную ночь после лунной охоты. Рита томно нашёптывала, что видит себя юной Лелей в объятиях Ярилы и не хочет пускать себе кровь, не хочет подстёгивать страсть, подчинять его силой, или наоборот – подчиняться.

Кто скажет, что любви всё покорно, забудет, что любовь весьма разная. Любовь зверя – в страсти и плотских утехах, любовь человека в самозабвении.

– Обожди, Рита. Стой, – отклонился Егор, начиная тонуть в её жарких объятиях. Подземница потянулась за ним, карие глаза жадно искали ответа, что случилось не так.

– Однажды я согрешил и любил тебя, без всякого благословления.

– Яко же можно мыслить, ще любовь – энто грех? – усомнилась подземница. Взгляд её вдруг похолодел. – Може у тобя в сердце иная зазноба, из крестианок?

Она хотела подняться, но Егор удержал её за руку и притянул. Рита немедля поймала его губы своими, и они снова начали целоваться.

– Погоди. Нет у меня никого. Любовь до сих пор не нашёл, – оторвался Егор. – В голове стучит, кружится, когда о тебе вспоминаю. Не забыть тебя, будто чем опоила, опутала.

– Нет, сие не ворожба! – дрожала Рита с пылающими щеками. Егор не спешил, будто пахарь, кто понимает, в чём даровитость терпения, а не охотник, кто одним ударом пронзает добычу.

– И у меня, егда мыслю о тобе, пальцы колет, истома берёт, ретивое ноет. Без тобя, аки в Зимнюю ночь – хладно и люто, а ты далеко, свете златой, мой желанный, мой вольный, мой ладный!

С каждым словом Рита целовала Егора. Он всё пытался поймать её губы, но те ускользали, он целовал её в шею и плечи, в глаза, наслаждался теплом обнажённого тела в прохладную ночь. Голову вновь наполнил жаркий туман, и Егор через силу отнялся.

– Нет, сейчас не могу.

Рита прижала палец к его губам. Она