Но – и до того тома ещё идти и идти. А к весне 1987 исполняется 18 лет моей непрерывной работы над «Красным Колесом».

А – как уже тянет: вернуться к малой форме. И – к 20–30-м годам, которые я в живой памяти держу, не по книгам и пересказам.

______________

Однако отказаться от общественных выступлений – это ещё не значит замкнуться для работы над «Колесом». Ещё же тянутся заботы и обязанности по сериям ИНРИ и ВМБ. Приезжала для обсуждения следующих работ и обнадёжливая молодёжь: Юрий Фельштинский (дважды), Анна Гейфман, Виктор Соколов. Приезжал из Европы Николай Росс (третье поколение Первой эмиграции, из потомственной военной семьи, писал он работу о гражданских и социальных аспектах врангелевского управления Крымом). Профессор Полторацкий с женой – к моей радости склонявшийся к «Летописи русской эмиграции». Аля, сверх сил, отрываясь от выпуска в свет «Октября Шестнадцатого» и от сотен своих обязанностей, домашних и приходских (а в приходе – теперь и ежелетний лагерь для русских малышей, надо опекать и его, и даже Ермолай, Игнат и Степан там «преподают» младшим), – ещё вкладывалась в мои совсем отдельные статьи, готовила воспоминания генерала Герасимова (о Пятом-Шестом годах)[399] и вытягивала редактуру многотрудных рукописей военнопленных последней войны (первую такую за 40 лет книгу готовили мы, и сборник этот, как и Волкова-Муромцева, в охотку набирал Ермолай, да только Але надо было всё пристально корректировать).

Но главное, что изматывало Алю все годы, это – заботы нашего Фонда: обезпечение тайных денежных потоков в СССР, позже и наладку продуктовых и вещевых посылок тем, кто мог и смел получать прямо (а в феврале 84-го закон Черненко: за использование средств иностранных организаций – 10 + 5 лет, – конец? будут бояться?). И – по отдельным заказам из Москвы – срочное доставание разных лекарств.

А посверх того, и самое-то отчаянное, – все годы (вновь после Гинзбурга) с 1983 и вот по нынешнюю весну 1987, – защита арестованного Сергея Ходоровича. А для этого – многие письма, обращения, воззывы. Из нашего леса Аля посылала их в Нью-Йорк Люсе Торн, а уж Люся – агентствам и видным газетам. А ещё Алины поездки в Вашингтон – к сенаторам, конгрессменам, и солидным публицистам (как Джордж Уилл), и к американским делегатам, едущим в Москву ли, в сферу ли высших международных переговоров (Женева), прося защиты Ходоровичу – и нередко же её получая. И интервью, и статьи в парижские и лондонские газеты. – А между тем после Ходоровича – сумятица в возглавлении Фонда в Москве, новый заместник Андрей Кистяковский то схвачен на улице, то угрозы посадки ему (едут сенаторы в Москву – защитите! посетите Кистяковского, это и будет защита), а у него обнаружили меланому – опаснейший рак! В Америке изобретено какое-то новейшее лекарство, его ещё нет в продаже, – достать через Американскую академию наук и наладить передачу через американское посольство в Москве. (И это всё – вложить в напряжённые, плотные, левые письма в Москву, оказия к которым разражается всегда внезапно, и приходит же писем оттуда сразу лавина – и отвечать надо срочно всем, и ничего важного не упустить. Но в этих письмах, говорит Аля, «свет, и смысл, и вся серьёзность жизни».) Не спасли Андрея, умер, совсем молодым.

Аля никогда не могла разгрести свои столы от нарастающих папок и писем – а умудрялась, при являвшихся оказиях, ещё послать в Москву по 3–4 пуда книг, «запретных», – туда, нашим, читать! (Аля: «Тяну, как через тайгу с поклажей, чувство не просто усталости, но истощения; жду Великого поста, как скалу среди хляби», – чтоб укрепиться.) Всегда плотно занята от рана и допоздна, и падает без памяти. А больше всего любит работать над моими текстами. И правда, так она ими пропитана, что слышит, угадывает, какое слово вот тут бы естественно, охотно я бы поставил.

Само собою, приезжали к нам друзья. Кроме супругов Струве и Банкулов, уже и сыновей их выросших, – Стива Ростропович, то один, то с Галей Вишневской (на Маслену), то любимый наш «невидимка» Стиг Фредриксон. То верные друзья Саша и Элла Горловы из Бостона. То, из Швейцарии, адвокат Гайлер, благодетельно спасший наш Фонд от поклёпа. То цюрихская чета наших друзей Видмеров. То из Буэнос-Айреса Николай Казанцев, выросший в эмиграции, а страстный патриот, издатель тамошней «Нашей страны», единственный аргентинский корреспондент, прошедший всю Фолклендскую войну, – пружинно-стройный молодой человек. То – уже совсем новые знакомые, вдоль по музыкальному пути Игната, и учителя его. Приезжал и директор Библиотеки Конгресса Джеймс Биллингтон, радушно и настойчиво звавший меня поработать у них, – да мне уже не нужно было, все материалы у меня дома.

А то – профессор Эдвард Эриксон из Кальвин-колледжа, из Мичигана, с которым мы письменно познакомились после того, как он опубликовал свою книгу «Solzhenitsyn: The Moral Vision»[400]. Давно он предлагал произвести сокращённую однотомную версию «Архипелага» для Америки, где прочесть три тома не в состоянии почти никто, – чтобы я сам это произвёл или кому-нибудь поручил, а буде приглянется – то ему, он бы взялся охотно. Просмотрел я его проект – а что, может и полезное дело. Без российских углублений, с потерей исторических деталей и доли атмосферы, – а может получиться, для нелюбознательных или зашумленных мозгов американской молодёжи. И трудолюбивый Эриксон взялся за работу. Потом я должен был просматривать все поставленные им «лапки», исправлять кое-где. (В облегчение мне Ермолай взялся по всем трём томам «Архипелага» перенести эриксоновские «лапки» с английского текста в русский. Для этого разложил работу на столе в «гостевой» комнате перед большим окном, откуда широкий вид на холмы, работал там не меньше недели. Однажды, когда на десять минут спустился в кухню позавтракать, – раздался оглушительный стекольный звон. Прибежали – это с силой разбил вдребезги двойное стекло крупный ястреб, – мёртвой грудой лежит на столе, и засыпан осколками стол, все «Архипелаги» и полкомнаты. Сидел бы Ермолай – изуродовало бы и его.)

В конце 1983 Эриксон приехал к нам, обсудить состояние работы. Кое в чём я поправил, но многое он выбрал верно, понимая ментальность американской молодёжи. Оказался он ладный, крупный, основательный, лицо обросло коротко стриженной порослью, что-то шкиперское. Размеренный, очень доброжелательный. И более всего заинтересованный духовными вопросами. Он работал совершенно безкорыстно, для облегчения договорных формальностей с издательствами отказался от гонорара. (Потом – тянуло издательство «Харпер». А когда в 1985 изда́ли[401] – то книга в Штатах не очень-то и пошла, не бойко: «это всё – прошлое», и от них далёкое.)

Но помимо всех таких естественных встреч – дружеских или необходимо деловых – ещё же нависают пожелания встреч от многочисленных незнакомцев или отдалённо слышанных имён, – вот и замкнись. Особенно американцы, да и многие