Третий и последний день свадебных торжеств тоже посвящался чествованию барата, но на сей раз Аш покинул парк на своих двоих и без охотничьего снаряжения. Он совершил долгую пешую прогулку в окрестных холмах, а когда с наступлением сумерек от Кака-джи поступило приглашение явиться в Жемчужный дворец, снова надел полную парадную форму и отправился пронаблюдать за последним актом трагикомедии, задуманной и устроенной Нанду с целью оградить себя от воображаемой опасности, мысль о которой могла зародиться лишь в уме, отравленном подозрениями и черной завистью.

Безусловно, Джхоти никогда не пришло бы в голову ничего подобного, и Аш невольно подумал, что, если боги благоволят к мальчику (как считает Мулрадж), очень жаль, что они остались равнодушными к судьбе его сестер, ибо, устрани они Нанду годом раньше, ничего этого не случилось бы. Правда, тогда и сам он не встретился бы с Анджули снова – впрочем, при данных обстоятельствах так было бы гораздо лучше для них обоих. Но по крайней мере, Шушила была бы счастливее, и Биджу Рам по-прежнему здравствовал бы. А поскольку характером Джхоти пошел в отца, он не стал бы тревожиться по поводу воображаемых соперников или расточать доходы княжества с единственной целью похвалиться своим богатством перед другими князьями – как это сделал Нанду, отправив несуразно огромный свадебный кортеж в путешествие через половину Индии.

Но все же даже сейчас, готовясь увидеть, как Анджули отбывает в дом мужа, Аш не сожалел, что снова встретился с ней, узнал и полюбил ее. Боль утраты и перспектива долгих, безрадостных лет в разлуке с возлюбленной не перевешивали для него познанного счастья и не умаляли пережитого восторга, и Аш знал, что, если бы он мог предвидеть будущее тогда, когда впервые обнаружил, что раджкумари Каридкота Анджули, которую он сопровождает на бракосочетание в Бхитхор, является не кем иным, как маленькой Каири-Баи с Королевского балкона, это не изменило бы ровным счетом ничего. Он все равно отдал бы ей половинку талисмана – и принял бы все последствия с радостью и благодарностью.

Уолли, который постоянно влюблялся и остывал к очередному предмету своей страсти, часто цитировал следующие строки какого-то поэта: «Лучше любить и потерять, чем никогда не знать любви». Что ж, Уолли – и Теннисон, или кто там это был – совершенно прав. Полюбить и потерять Джули было лучше, бесконечно лучше, чем вовсе не полюбить ее. И даже если он не сделает ничего стоящего в течение грядущих лет, жизнь все равно пройдет не бессмысленно, ибо однажды он любил и был любим…

Ашу потребовалось довольно много времени, чтобы осознать это, и ему показалось странным, что он пришел к такой мысли не раньше, а именно сейчас, когда должен мельком увидеть Джули в последний раз. Но для него достаточно и того, что он все-таки это сделал. Вновь обретенное понимание принесло ему облегчение, какое испытывает изнуренный пловец, когда достигает мелководья и понимает, что теперь он не утонет.

Отъезд новобрачных был обставлен с большой помпой и, безусловно, потешил бы тщеславие покойного махараджи Каридкота, имей он возможность лицезреть такое великолепие. Парадные слоны в роскошных попонах, озаренные яркими огнями факелов, стояли перед главным входом Жемчужного дворца, мягко переступая с ноги на ногу в ожидании, когда процессия тронется. Их лбы, хоботы, уши и массивные ноги были расписаны разноцветными узорами, а бивни украшены золотыми кольцами. Мерцающая бахрома бархатных попон свисала почти до земли, рельефное золото и серебро паланкинов сверкало в свете факелов и бесчисленных чирагов.

Выступление процессии задерживалось уже на час с лишним к тому времени, когда Ашу передали приглашение от Кака-джи, и в течение еще целого часа все собравшиеся томились ожиданием. Слуги раздавали терпеливо ожидающей толпе пан и итр, а позже маленькие печенья с серебряных подносов, и гости вяло жевали, зевали и проводили время за досужей болтовней о разных пустяках, пока наконец на ступенях дворца не появились ближайшие друзья жениха. Затем события начали развиваться быстро: оркестр заиграл, возвещая о выступлении в путь, слоны грузно опустились на колени, и передовой отряд ярко одетых всадников тронулся с места и с топотом скрылся в темноте. Рана, блистающий драгоценными украшениями, в сопровождении вереницы придворных и слуг в парадной форме, вышел из ворот, а чуть позади него следовала небольшая группа женщин – новоиспеченные рани Бхитхора со своими придворными дамами.

Сегодня Шушила была в сари из красно-желтого газа, украшенном блестками и расшитом золотом; драгоценности под ним, казалось, горели огнем, грозя прожечь тонкую ткань. Поддерживаемая под руки двумя дамами, она шла неловкой поступью, почти шатаясь под тяжестью драгоценных камней, украшавших каждый доступный дюйм ее хрупкого тела, и при каждом шаге ракхри[61]у нее на лбу вздрагивала и центральный камень в ней – огромный шпинельный рубин – вспыхивал под газом кроваво-красным пламенем.

В двух шагах позади нее шла Анджули, высокая и стройная, в зеленом сари, расшитом по краю серебром и мелким жемчугом, но она снова оставалась в тени своей пышно наряженной сестры. На лбу у нее поблескивал изумруд, еле видный сквозь шелк, достаточно тонкий, чтобы различить под ним медный оттенок темных волос и тонкую красную линию, проведенную по пробору, – полоску кункум, отличающую замужних женщин. Волосы у Анджули были заплетены в толстую, перевитую нитями жемчуга косу, спускавшуюся почти до колен, и, когда она проходила мимо Аша, он уловил тонкий аромат сухих розовых лепестков, который у него всегда будет ассоциироваться с ней.

Анджули наверняка знала, что он находится среди зрителей, но она держала голову низко опущенной и не смотрела ни влево, ни вправо. Рана взобрался по серебряной лестнице, приставленной к боку головного слона и придерживаемой двумя слугами в алых тюрбанах, и разместился в паланкине. Следом поднялась Шу-шу с помощью придворных дам, подсаживавших и подталкивавших свою госпожу, и села рядом с ним. И потом по ступенькам взошла Анджули, тонкая, стройная и величественная: серебристо-зеленое мерцание сари, болтающийся кончик темной косы, узкие ступни цвета слоновой кости и мимолетное видение тонких щиколоток, обхваченных браслетами.

Махаут выкрикнул команду, и слон, качнувшись вбок, медленно поднялся на ноги, и, когда он двинулся вперед, Анджули посмотрела вниз со своего места в позолоченном паланкине. Ее обведенные сурьмой глаза над краем прикрывавшего лицо паллу казались огромными, и она ни секунды не искала взглядом в толпе, но посмотрела сразу на Аша, словно магнетическая сила его собственного пристального взгляда подсказала ей, где именно он стоит.

Несколько бесконечно долгих мгновений они смотрели друг на друга, напряженно и неотрывно. Смотрели с любовью и тоской, но без скорби, пытаясь глазами сказать друг другу все то, что говорить не было необходимости, ведь они и так это знали: «Я люблю тебя… Я буду любить тебя всегда… Не забывай меня». А в широко раскрытых глазах Джули читались слова, которые она произнесла однажды лунной ночью в далеком прошлом, вот так же глядя на него сверху вниз: «Кхуда хафиз» – «Да пребудет с тобой Бог». Потом сопровождающие и факельщики выстроились тесными рядами с обеих сторон, заиграл еще один оркестр, и паланкин плавно заколебался, когда слон медленно, враскачку зашагал вперед, увозя Джули, Шу-шу и рану по тенистой аллее к воротам парка и дороге длиной в милю, ведущей к городу и Рунг-Махалу.