3 февраля британская военная миссия покинула Турцию. Надежда на проведение в Салониках запланированной на 15-е число текущего месяца операции иссякла. Британцы наконец поняли, что сломить упорное нежелание турок принять участие в войне невозможно, в связи с чем всю балканскую операцию придется отменить. В английской прессе по поводу этого дипломатического и военного провала поднялась кампания резкой критики, а британские отношения с Турцией ухудшились до предела. 8 февраля я имел удовольствие пригласить в посольство весь турецкий кабинет министров на концерт знаменитого пианиста Гизекинга. Месье Менеменджиоглу не пытался скрыть свое беспокойство по поводу сложившейся ситуации и сказал, что Турция не может допустить дальнейшего ухудшения отношений с ее британскими и американскими союзниками. Он вынужден изыскивать какие-то пути к взаимопониманию, и мне стало ясно, что он размышляет о наших экономических связях.

Правительство в Берлине ничуть не стремилось хоть чем-то облегчить положение турок. Отношения Германии с Венгрией достигли такого напряжения, что премьер-министр месье Каллаи, опасаясь покушения на свою жизнь, однажды ночью укрылся в турецком представительстве. Крайне обозленный Риббентроп телеграммой потребовал от меня надавить на турецкое правительство с тем, чтобы оно отказало месье Каллаи в праве политического убежища. Не желая ставить под угрозу жизнь этого государственного деятеля, я в разговоре с месье Менеменджиоглу удостоверился, что турки не намерены отказываться от права на экстерриториальность своего представительства, а потому известил Риббентропа, что вопрос об отказе в политическом убежище поднимать бессмысленно.

Дополнительные трудности возникли у меня в связи с нацистской кампанией против евреев. Гитлер приказал мне изъять паспорта у всех германских эмигрантов в Турции и лишить их гражданства Германии. Я воспротивился и информировал Риббентропа о том, что большинство эмигрантов покинуло Германию с согласия правительства и что многие из них заняли посты в турецких университетах и других учреждениях. Они не участвуют в политической деятельности и сохраняют лояльность Германии, хотя и считают нацистский режим для себя неприемлемым. Я не видел способа выполнить распоряжение Гитлера и сообщил ему, что турецкое правительство сочтет такой шаг необъяснимым. В результате ни один из эмигрантов никак не пострадал. В очередной раз я навлек на себя критику со стороны партии из-за выдвинутого ею требования бойкота всех турецких фирм, принадлежащих евреям. Я указал, что подобные ограничения не могут иметь силы в нейтральной стране, а для того, чтобы подчеркнуть это, делал большинство своих собственных покупок в еврейских магазинах.

Мне представилась возможность оказать еще одну услугу жертвам антисемитской кампании Гитлера. Я узнал от одного германского профессора-эмигранта, что секретарь Еврейского агентства просил меня вмешаться в вопрос об угрозе депортации 10 000 евреев, проживавших в южной Франции, в концентрационные лагеря на территории Польши. Большинство из них было бывшими турецкими гражданами родом из Восточного Средиземноморья. Я обещал помочь и обсудил этот вопрос с месье Менеменджиоглу. Он не имел законных оснований для каких-либо официальных действий, однако уполномочил меня проинформировать Гитлера о том, что депортация бывших турецких граждан произведет в Турции сенсацию и поставит под угрозу дружественные отношения между двумя странами. Этот демарш привел к отмене всего мерзкого замысла.

Я упоминаю об этих случаях только для демонстрации того, что человек в моем положении даже на финальных стадиях существования в Германии террористического режима имел возможность поступать в соответствии со своими природными склонностями и отказываться от выполнения беспринципных приказов.

В условиях, когда впереди уже маячила окончательная катастрофа, я предпринял еще одну попытку выяснить, возможно ли достичь с президентом Рузвельтом такого соглашения, которое не влекло бы за собой лишения германского народа всех его прав. В марте я еще раз попросил Лерснера возобновить контакт с мистером Джорджем Эрле. Ему следовало сделать конкретные предложения и получить от американского президента определенный ответ. Я был готов втайне помочь осуществить перелет мистера Эрле в какое-либо подходящее место для встречи с моими друзьями Хельдорфом и Бисмарком, чтобы они могли совместно решить, какие шаги необходимо предпринять для нейтрализации Гитлера и его последующей выдачи организованному на законных основаниях международному суду. В предложении, сделанном нами американскому президенту, указывалось, что формулировку о «безоговорочной капитуляции» следует изменить таким образом, чтобы появилась возможность заключить перемирие на западе и перебросить германские части на Восточный фронт для предотвращения оккупации русскими войсками территории в границах Германии и ее балканских союзников. Это условие должно быть одобрено в ходе любых переговоров о мире.

Мистер Эрле рассказал об этом 30 января 1949 года в своем интервью газете «Philadelphia Enquirer». «Это предложение было сразу же изложено доставившим его агентом президенту Рузвельту и было им отвергнуто: президент установил правило, в соответствии с которым все подобные предложения о проведении переговоров относились к компетенции Верховного главнокомандующего [экспедиционными силами]1 генерала Эйзенхауэра». Это безусловно означало конец моих попыток вмешаться в ход событий. Я не имел выхода на генерала Эйзенхауэра, к тому же его положение не давало ему возможности принимать решения чисто политического характера. В интервью мистер Эрле утверждает, что упомянутое решение вынудило его лететь в Вашингтон, чтобы продолжить обсуждение вопроса с президентом, которому он высказал свою уверенность в том, что после неизбежного поражения Германии победоносные русские армии станут угрожать всему западному миру. Он цитирует президента Рузвельта, ответившего, что скоро начнется вторжение в Нормандию, что Германия будет разбита за «несколько месяцев» и, наконец, что из-за России, которая населена народами, говорящими на множестве различных языков, вообще не стоит тревожиться, поскольку она после войны должна развалиться сама. После чего он сообщил президенту, что намерен, если не получит на сей счет формального запрета, примерно через неделю публично заявить об ошибочности проводимой президентом внешней политики и о том, что главная угроза для американского континента исходит от России.

«Президент тотчас же написал, – продолжает мистер Эрле, – используя весьма жесткие формулировки: «Я официально запрещаю вам обнародовать любую информацию или мнения о нашем союзнике, полученные при отправлении должностных обязанностей или благодаря службе во флоте Соединенных Штатов». Президент также аннулировал нашу предыдущую договоренность. Я был уволен в отставку в чине капитана 3-го ранга и направлен в распоряжение министерства военно-морского флота, которое услало меня на острова Самоа заместителем губернатора – командовать 16 000 туземцев».

Упорное желание мистера Эрле высказать свои взгляды лично президенту достойно признания. Его опала напомнила мне о моем собственном опыте 1916 года, когда германский канцлер Бетман-Гольвег попросил меня выразить представителям германской прессы свое мнение о подводной войне, в результате чего генерал Фалькенгайн приказал мне в течение двадцати четырех часов явиться в свой батальон на Западном фронте. «Что вышло бы… прими мы предложение Папена?» – говорит в конце интервью мистер Эрле. Действительно, это важнейший вопрос. Отказ президента Рузвельта уничтожил наши надежды на соглашение, которое послужило бы основополагающим интересам Европы.