До тех пор, пока я не узнал из книги Мойзиша о телеграммах с упоминаниями бомбардировки Софии, я даже не подозревал, что, вопреки всему, мне все же не было позволено знакомиться со всеми материалами, часть из которых переправлялась непосредственно Кальтенбруннеру. Проверить это будет возможно только при условии, что когда-нибудь будут полностью опубликованы подробности этого дела.

В своей книге Мойзиш упоминает о проявлениях «несдержанности», которые могли привести к провалу нашего источника, что требует от меня некоторых комментариев. Во многих британских телеграммах содержались сведения, которые заставляли меня обращаться к месье Сараджоглу. Одна из них касалась возможности установки в турецкой Фракии радарных станций для наведения союзных бомбардировщиков во время их атак на румынские нефтяные скважины. Посчитав необходимым немедленно заявить по этому поводу протест турецкому министерству иностранных дел, я был вынужден сказать, что слышал, как британский авиационный атташе или ктото из его коллег обмолвился о существовании таких планов одному нейтральному дипломату. Я привлек внимание к серьезной опасности германского возмездия, такого, как бомбовый налет на Стамбул, которого я не смогу предотвратить, если Берлин жестко отреагирует на полученные сведения. Месье Менеменджиоглу был поражен моей информированностью и передал наш разговор британскому послу.

На следующий день на мой стол легла еще одна телеграмма сэра Хью Натчбулл-Хаджессена министерству иностранных дел. В ней он отмечал, что «Папен слишком много знает». Риббентроп тоже вскоре получил ее копию и сделал вывод, что произошла утечка информации, в результате чего наш источник поставлен под угрозу. И только после того, как я объяснил ему причины своего вмешательства, он понял, что при любом использовании подобной информации приходится идти на некоторый риск.

В целом операция «Цицерон» проводилась, естественно, с величайшей осмотрительностью. Йенке, советник посольства, был единственным среди моих сотрудников, посвященных в тайну, – даже военный атташе и его подчиненные из абвера ни о чем не подозревали. Фрейлейн Розе, несколько лет служившая моим личным секретарем, однажды зашла ко мне в крайнем возбуждении и потребовала перевода на другую работу. Совершенно очевидно, сказала она, что от нее утаиваются некоторые материалы, а это, по ее убеждению, может означать только утрату ею моего доверия. Я действительно собственноручно писал все отправляемые в Берлин телеграммы, касавшиеся данного вопроса. Тем не менее было очевидно, что подобная информация, требовавшая время от времени принятия на ее основе определенных контрмер, не могла поступать неограниченно долго, несмотря на все предосторожности. Интересно отметить, что личный секретарь Мойзиша, тоже служащий гестапо, перебежал к англичанам.

Я вынужден категорически отвергнуть сделанное Мойзишем в его книге утверждение о том, что добываемая информация практически никак нами не использовалась. В период проведения московской встречи министров иностранных дел и конференций в Тегеране и Каире, а на практике – вплоть до самого февраля 1944 года сведения, непрерывным потоком поступавшие от Цицерона, были совершенно бесценны. Я был полностью информирован о принятом в Москве решении до конца года вынудить Турцию объявить войну (о чем сэру Хью сообщалось в телеграмме министерства иностранных дел от 19 ноября за № 1594) и об ответе сэра Хью (в телеграмме за № 875), в котором, в частности, говорилось:

«Месье Менеменджиоглу заверил меня в готовности турецкого правительства выступить немедленно после того, как станет ясно, что десанты союзников на западе оказались успешными, другими словами – примерно через две недели после вторжения… При невозможности договориться о более ранней дате будет вполне допустимо подождать, согласившись с предложением месье Менеменджиоглу. Это, по крайней мере, позволит продлить состояние неуверенности, в котором в настоящий момент пребывает противник. Министр иностранных дел высказался вполне определенно и заявил о своей готовности обсудить данный вопрос с премьер-министром, имея в виду подтверждение этого обязательства»[190].

Цицерон информировал нас о проходивших в Каире переговорах между турецким президентом, мистером Черчиллем и президентом Рузвельтом и том, каким образом турецкое правительство боролось с усиливавшимся давлением, призванным заставить Турцию вступить в войну.

После встречи Рузвельта, Черчилля и Сталина в начале декабря в Тегеране британский посол в Анкаре получил указание пригласить турецкого президента в Каир для встречи с тремя главами государств. Президент Инёню ответил, что если его приглашают на переговоры только для того, чтобы ознакомить с рядом решений, принятых в Тегеране, то он склонен отказаться. Если же на переговорах предоставится возможность для свободного и подробного обсуждения того, каким образом Турция может наилучшим образом способствовать общим интересам, то он готов ехать. Такие гарантии были ему даны, хотя, принимая во внимание решения, принятые в Москве и Тегеране, совершенно непонятно, на чем они были основаны.

Президент выехал из Анкары 3 декабря в сопровождении месье Менеменджиоглу и своих советников. В Адане его ждал личный самолет президента Рузвельта. В самом начале переговоров турецкий лидер заявил, что руководство страны не намерено безропотно подчиниться требованиям, определенным в Москве и Тегеране, и не позволит превратить Турцию в пешку, произвольно передвигаемую по доске военными шахматистами союзников. У турок сложилось впечатление, что предполагалось воспользоваться их воздушными и морскими базами, пренебрегая вероятностью германского возмездия, которое могло постигнуть Турцию. Кроме того, они подозревали, что никто не собирается выделять их войскам самостоятельную роль в боевых действиях. Их, однако, более всего тревожило ясно выраженное намерение Сталина объявить войну Болгарии сразу же после того, как Турция выступит на стороне союзников.

После трудных и долгих переговоров, в ходе которых союзники старались развеять опасения Турции, в конце концов договорились, ввиду невозможности дальнейшей отсрочки выполнения военных планов, что турецкое правительство в течение декабря должно будет ясно заявить о своих намерениях. Требования Турции о поставке военной техники будут рассмотрены самым внимательным образом, причем турок просили выразить их в конкретной форме. Тем временем турецкие авиабазы следовало подготовить к возможному использованию авиацией союзников.

«Даже в случае получения возможности использовать турецкие базы мы не ожидали от Турции непременного участия в настоящих боевых операциях», – пишет сэр Хью в своих воспоминаниях[191]. Турки, однако, смотрели на этот вопрос совершенно иначе. Их Генеральный штаб в Анкаре понимал невозможность использования союзниками турецких аэродромов без объявления Турцией войны и осознавал неизбежные последствия данного шага. «Никто бы не осудил Турцию, если бы на наши предложения она ответила отказом», – замечает сэр Хью. В очередной раз это были рассуждения ex post facto. Из телеграмм британского посла в то время явствовало, что ему крайне надоели методы проволочек, применявшиеся турками, и он предлагал разорвать с Анкарой отношения.