выступил в первые два-три часа. И этого джентльмена выбрали при довольно необычных обстоятельствах. Многие сторонники считали, что ему следовало снять кандидатуру до голосования. Другие полагали, что он не покажется в палате из стыда, даже если его выберут. Третьи и вовсе рассчитывали, что дорогу в парламент ему преградят стены Ньюгейтской тюрьмы. Однако он был здесь, и не просто сидел, а еще и встал говорить! Впрочем, депутата, выступающего первый раз, принято выслушивать доброжелательно, и правило это распространялось на Мельмотта. Всем было интересно, что он скажет, так что раздался общий гул, почти даже одобрительный.

Как только Мельмотт встал и, оглядевшись, понял, что все затихли и готовы слушать, изрядная доля его смелости улетучилась. Палата, казавшаяся такой обычной, покуда мистер Браун бубнил свою речь, вдруг стала пугающей. Мельмотт видел устремленные на него взгляды великих людей – они не казались ему великими, когда зевали под своими шляпами несколько минут назад. Мистер Браун, как ни плохо он говорил, безусловно, подготовил свою речь – и в последние пятнадцать лет выступал три-четыре раза в год. Мельмотту и в голову не пришло составить заранее хоть полфразы. Он думал – насколько вообще об этом думал, – что оттарабанит свое, как перед советом Мексиканской железной дороги. Однако здесь был спикер с булавой, окруженный клерками в париках, и, что еще хуже, длинный ряд государственных мужей напротив – и все они смотрели на него! Он совершенно забыл, по какому пункту намеревался уничтожить мистера Брауна.

Однако гонор не позволил ему сесть. Гул не смолкал. Потный, багровый, совершенно растерянный, Мельмотт начал с первых пришедших в голову слов:

– Мистер Браун ошибается.

Вставая, он даже не снял шляпу. Мистер Браун медленно обернулся и посмотрел на него. Кто-то тронул его сзади и посоветовал снять шляпу, но Мельмотт не разобрал слов. Раздался призыв к порядку, которого он, разумеется, не понял.

– Да, вы ошибаетесь, – кивнул Мельмотт, сердито хмурясь на бедного мистера Брауна.

– Уважаемый депутат, – проговорил спикер самым доброжелательным своим тоном, – вероятно, не знает, что не должен называть другого депутата по имени. Ему следовало назвать упомянутого им джентльмена уважаемым депутатом от Уайтчепела. Кроме того, говоря, ему следует обращаться не к другому уважаемому депутату, а к председателю.

– Вам надо снять шляпу, – повторил благожелательный джентльмен сзади.

Можно ли в таких обстоятельствах усвоить зараз так много сложных указаний и при этом не забыть суть выступления? Мельмотт снял шляпу, отчего еще сильнее смутился.

– То, что он сказал, неверно, – продолжал Мельмотт, – и, мне казалось, человек из Сити, как мистер Браун, мог бы не делать таких ошибок.

Вновь раздались призывы к порядку, и с обеих сторон палаты грянул смех. Мельмотт стоял, мрачно глядя вокруг и собираясь с духом для новой атаки на мистера Брауна. Он твердо решил, что не спасует перед насмешками, но совершенно не находил слов, чтобы продолжать.

– Уж я-то кое-что об этом знаю, – сказал Мельмотт, садясь и пряча стыд и возмущение под шляпой.

– Мы не сомневаемся, что уважаемый депутат от Вестминстера понимает тему, – произнес спикер, – и будем очень рады выслушать его замечания. Палата и я безусловно простим незнание правил столь молодому собрату.

Однако Мельмотт больше не встал. По крайней мере, он доказал свою храбрость. Пусть говорят, что он не проявил особого красноречия, они вынуждены будут признать, что депутат от Вестминстера не сробел встать и заговорить. Он сидел, пока все, толкаясь, не ринулись на обед, и тогда вышел как можно более величаво.

– Это было смело! – сказал в лобби Когенлуп, беря друга под руку.

– Не вижу никакой смелости. Старый дуралей Браун городит чепуху, я хотел им об этом сказать. Мне не дали, ну и пожалуйста. По-моему, глупейшее место.

– Деньги Лонгстаффу заплатили? – спросил Когенлуп, глядя на друга большими черными глазами.

– Не забивайте себе голову Лонгстаффом и его деньгами тоже, – ответил Мельмотт, усаживаясь в карету. – Предоставьте Лонгстаффа и его деньги мне. Когда люди ведут такую игру, как вы и я, им не следует бояться каждого сказанного слова.

– О да, конечно, – виновато проговорил Когенлуп. – Не думайте, будто я чего-нибудь боюсь.

В эту самую минуту он продумывал побег из Англии и пытался вспомнить, в каких счастливых странах ордер британской полиции не нарушит покой отошедшего от дел джентльмена.

В тот вечер мадам Мельмотт сообщила мужу, что Мари согласна выйти за лорда Ниддердейла, – но не добавила ничего про уличного метельщика или чернокожего лакея и не упомянула угрозу Мари устроить мужу невыносимую жизнь.

Глава LXX. Сэр Феликс встревает во множество дел

Нет в мире долга безусловнее, чем обязанность брата защитить сестру от дурного обращения, однако в нынешней нашей жизни нет долга труднее и, можно сказать, менее определенного. Дурное обращение, которому чаще всего подвергаются сестры, редко допускает защиту или месть – хотя обязанность защищать и мстить ощущается и признается. Нам не разрешают драться на дуэлях, а побить другого мужчину палкой не особо приятно и редко приносит результат. Джоны Крамбы на это, возможно, способны и получают от такого удовлетворение, но не сэры Феликсы Карбери, хотя бы конкретный сэр Феликс Карбери и обладал требуемой отвагой. Да к тому же, когда девушку бросает джентльмен, который ухлестывал за ней весь сезон или даже получил привилегию именоваться ее будущим мужем, дело, по общему мнению, лучше замять без лишнего шума. Девушке не следует чахнуть из-за неверного жениха и на три месяца становиться трагической героиней. Ее задача —

Просветлеть лучами и в новом золоте

Запылать на челе заревых небес.

Пусть этот молодой человек оказался вероломным, и, может быть, два или три до него тоже, дорога к успеху еще открыта. Uno avulso non deficit alter[18]. Однако, если кого-нибудь поколотят палкой или отстегают кнутом, дело получит ненужную огласку, и найти жениху замену будет гораздо труднее. Брат осознает свой долг и готовится мстить. Пострадавшая, вероятно, хочет, чтобы ей позволили вести ее маленькие войны в одиночку.

«Тогда, клянусь небом, он ответит передо мной», – величаво произнес сэр Феликс, услышав от сестры о ее помолвке с человеком, который (как он думал) помолвлен с другой. Это, безусловно, было очень дурное обращение, дающее повод по меньшей мере для угроз. Не требовалось денег или немедленных действий – сэр Феликс мог показать себя образцовым джентльменом и неумолимым братом без всяких для себя издержек. Однако Гетта, которой следовало бы лучше знать своего брата, ему поверила, что было очень неумно. Через