что он намеренно скрывал информацию от совета. И также сомневаюсь, что кто-либо здесь может назвать его предателем. – (Раздается выкрик одного из ганимедцев, выражающего несогласие.) – И потому я прошу лишь отстранить его от должности правителя. – Она садится.

Гелиос продолжает:

– Ромул, ты оспариваешь эти обвинения?

Ромул встает:

– Нет.

– Ты не хочешь заявить о каких-либо смягчающих обстоятельствах?

– Нет. Я виновен в халатности.

Присутствующие одобрительно кивают. Это достойный ответ, именно такого они ждали, так и подобало вести себя на суде железному золотому. На Луне судебный процесс растянулся бы на годы, с бесконечными апелляциями, складами доказательств и армиями юристов-медных. К концу судебного разбирательства половина причастных лиц уже умерла бы или их родственников похитили и мучили бы до тех пор, пока не будут приняты правильные решения. Моя бабушка сожгла бы правительство дотла, но не выпустила бы власть из своих рук.

Ей было бы чему поучиться у этого человека.

Диомед на возвышении выглядит как человек, помилованный у подножия эшафота. Его отца лишат верховной власти за халатность, но в условиях надвигающейся войны любой тюремный срок заменят иным наказанием. Возможно, Ромул даже возглавит силы своей семьи под командованием Дидоны. Это чудо.

Но тут в алтаре, за спиной у рыцарей-олимпийцев, тихий звон рушит все продуманные планы. Совет разворачивается на звук. Шанс, которой едва исполнилось десять, стоит, босая и тихая, перед своим креслом, и в руке у нее маленький железный колокольчик. Ее белые глаза пристально глядят на грозное воинство. Сбитая с толку Дидона хмурится. Серафина что-то шепчет друзьям. Я чувствую приближение рока. Память истошно вопит, потому что я помню, как мой наставник Иероним бубнил о древних кодексах, излагающих правила судебного разбирательства по делу об импичменте. Большинство людей забыли, что белые стоят за олимпийцами не для вида. Они не выносят приговор, но обладают уникальной древней силой. Отсюда и выражение «если шанс не прозвонит».

Гелиос кивком подзывает девочку к себе. Она подходит и что-то шепчет ему на ухо. Его лицо каменеет. Шанс возвращается на место, а рыцари принимаются что-то обсуждать. Что бы ни было сказано, Диомед становится белым как полотно. Я смотрю на Серафину и, даже находясь в другом конце зала, чувствую ее напряжение. Диомед в ответ на слова Гелиоса качает головой, как и два рыцаря помоложе. Рыцарь Смерти, пожилая женщина, отходит с Гелиосом к краю возвышения, чтобы что-то с ним обговорить, и яростно тычет пальцем в воздух. Более молодым рыцарям не нравятся ее слова, но после того, как Гелиос, похоже, соглашается с ней, их возражения стихают и они медленно наклоняют голову в знак согласия.

Гелиос призывает присутствующих к порядку.

– Мы обсудили этот вопрос между собой и пришли к соглашению. Хоть это и редко используется, Парки обладают правом выдвигать дополнительные обвинения против ответчика от имени государства. Нам не доставляет удовольствия озвучивать это, но мы, совет рыцарей-олимпийцев, обязаны выдвинуть против Ромула Раа обвинение в государственной измене.

Воцаряется смятение. Нобили вскакивают.

– Я не выдвигала этого обвинения! – неистовствует Дидона.

– Это не имеет значения, – говорит Гелиос.

– Это мой суд! Мои обвинения!

– В компетенцию Парок входит предъявление дополнительных обвинений. Тебе это известно. Теперь сядь.

– Диомед…

– Совет высказался, мать, – говорит Диомед. У него такой вид, будто он вот-вот потеряет сознание. – Тебе следует подчиниться.

Взбешенная Дидона садится, бросив полный ужаса взгляд на мужа. Наказание за измену – смерть.

Сидящие позади люди Ромула пребывают в священной ярости, сам Ромул выглядит совершенно бесстрастным и терпеливо ждет, пока Гелиос продолжит.

– Хоть Парки и могут выдвигать дополнительные обвинения, не в их власти предъявлять доказательства. Таким образом, нужно соблюсти простую формальность – она необходима разве что для занесения в протокол, чтобы не осталось затяжных обид, способных разъесть фундамент нашего доминиона, когда для нас наступит тяжелый час. Шанс поступила мудро и правильно, воззвав к своему праву. Давайте проясним ситуацию и двинемся дальше, как единый народ. – Он вздыхает и смотрит на Ромула. – Друг мой, мне неприятно оскорблять тебя, но положение обязывает.

– Да, конечно.

– Два простых вопроса, два простых ответа – и мы движемся дальше. Знал ли ты, что Дэрроу из Ликоса разрушил верфи, и сговорился ли ты с кем-то, чтобы скрыть это от остальных? Да или нет?

Лицо Ромула спокойно. Таким же оно было, когда он критически изучал свой клинок при нашей первой встрече. Он медленно встает и сходит со своего места, придерживая плащ единственной рукой, так, чтобы тот ровно стелился за ним. Он поднимает голову, смотрит на совет, потом на жену, но кажется, что взгляд его устремлен куда-то далеко за пределы этого зала.

– Ромул, – шепчет его жена, зная характер мужа. – Не на…

– Да, – говорит лорд окраины. – Я знал это, и я вступил в сговор.

Зал взрывается во второй раз. Кричат трибуны, кричит Дидона – кричат все, кроме людей Ромула и самого совета. Диомед сидит оглушенный. Серафина озирается вокруг, как потерявшаяся маленькая девочка.

– Он не это имел в виду! – шипит на совет Дидона. – Вовсе не это! Сотрите его ответ из записей и созовите новый суд по этому обвинению!

Гелиос ошеломлен не меньше ее.

– Я не могу этого сделать.

– Он наговаривает на себя! – выкрикивает Дидона. – Это ложь! У него не было доказательств. Предположения не в счет. Мы все видели запись. Могли быть догадки, но не доказательства. Доказана лишь его халатность. Диомед, скажи ему!

– Мама, – беспомощно говорит Диомед, – но он сам признался…

– К черту его признание, мальчишка! Он твой отец! Он, черт подери, Ромул Раа!

У меня сердце разрывается при виде того, как она беспомощно оглядывается по сторонам, словно утопающая, которой никто из нас не в силах помочь. Я и сам чувствую себя потерянным.

– Дидона, – произносит Ромул за ее спиной. – Пожалуйста…

Она поворачивается к мужу, все еще с намерением все отрицать, но потом, глядя ему в глаза, постепенно осознает, что пути назад нет, и ее начинает бить дрожь – я вижу это даже через разделяющие нас сорок метров. Ее жизнь, ее семья бесповоротно разрушены, и она знает, что это ее рук дело.

– Скажи им, что ты лжешь, – шепчет Дидона. – Скажи, что ты подозревал, но не знал.

– Но я знал, – говорит Ромул. – Я знал, потому что запись, за которой ты послала Серафину, сперва предложили мне.

– Что?

Ромул смотрит на совет так, словно уже расстался с этим миром.

– Ее предложили мне. Прислали несколько кадров. Я пригласил посредников на окраину – на встречу у Энцелада. Я полагался на свою репутацию человека чести