крепости. Похоже, большинство людей отправили сражаться за стены – вероятно, чтобы не допустить высадки сил Аполлония. Оставшиеся же мало что могут противопоставить нашей объединенной ожесточенности. Прикончив возле гравилифтов трех телохранителей-золотых, разделяемся ради более эффективных поисков Повелителя Праха. Мы с Севро остаемся вместе, а Аполлоний уходит один.

Поиски длятся недолго.

– Должно быть, это тут, – говорит Севро, когда мы оказываемся перед позолоченной двустворчатой дверью.

– Внутри будут меченые, – предупреждаю я. – Надо подождать Аполлония.

– А жопу подтереть ты тоже без него не можешь? – фыркает Севро и открывает дверь пинком. – Пора платить по счетам, Повелитель Краха!

В комнате стоит тишина.

Несмотря на утонченную лепнину с цветочным орнаментом и беленые стены, в комнате сумрачно и обстановка в ней довольно скудна. Она почти пуста, не считая большой кровати с балдахином, которая стоит изголовьем к открытому балкону с видом на море. За подоконником слабо мерцает импульсный щит. Вокруг кровати сгрудилось множество массивных многоруких фигур. Сперва я принимаю их за рыцарей, но, когда столб света снаружи освещает серый металл, понимаю, что это вообще не люди, а медицинские машины. На маленьких экранах светятся витальные показания.

В изножье кровати, защищая от нас лежащего там человека, сгрудились старая розовая в ночной рубашке и двое слуг-бурых с кочергами в руках. Бурые бросаются в атаку, вопя во всю глотку. Мы сшибаем их с ног, стараясь не убить своими железными кулаками. Розовая у кровати рыдает.

– Нет! – кричит она. – Не трогайте его!

Я оттаскиваю ее от кровати, а Севро настороженно приближается. Женщина полосует меня ногтями, ломая их о мою броню.

– Чудовища! – Ее слюна брызжет мне в лицо. – Вы чудовища!

Севро бьет розовую по затылку, и я подхватываю ее, когда она падает.

В комнате стоит зловоние смерти. Севро подходит к изножью кровати и отдергивает шелковый занавес. Лицо его бледнеет.

– Дэрроу… – Он срывает шелк с каркаса.

На кровати, в гнезде из одеял, лежит остов великана. Когда я, тогда еще копейщик Августусов, встретился с Повелителем Праха, он был ростом семь футов и весил не меньше любого из Телеманусов. Ему перевалило за сотню лет, однако он сохранял величественность и вместе с тем ловкость движений, невзирая на габариты. Столь же энергичным он был во время множества наших схваток на начальных этапах войны. И хотя его лицо в последние годы часто появлялось в трансляциях центра, теперь я вижу, что это было уловкой, и понимаю, почему Повелитель Праха спрятался в своей крепости посреди моря.

От него осталась едва ли треть.

Его тело истощено и напоминает скелет. Мышцы на морщинистых руках иссохли. Кожа, прежде темная, как оникс, сделалась дряблой и покрылась желтыми струпьями; из-под белых бинтов сочится гной. Некогда яркие глаза глубоко запали, голова облысела, титанический череп туго обтянут кожей, сухой, словно тонкий слой чешуи. К машинам, охраняющим постель, тянутся провода и трубочки; они заставляют циркулировать кровь и удаляют отходы жизнедеятельности. Повелителя Праха словно что-то пожирает изнутри.

– А я-то думал, кто ко мне постучался, – бормочет он. Его глаза, окрашенные гнилостной желтой инфекцией, смотрят на меня без злобы. Рядом с кроватью плавает голограмма, показывающая идущую снаружи битву. – Я думал, это Сауды наконец-то пришли вернуть себе планету. Но теперь я вижу, что все закончится, как должно, с волками. – В этих простых словах нет гнева. О прежнем Повелителе Праха напоминает лишь голос. Даже запертый в этом истощенном теле, словно летний гром, заточенный в потрепанном бумажном фонаре, он остается гулким, дерзким и гордым.

Десять лет мы с ним были противниками. Танцевали от планеты к планете в бесконечной дуэли. Мы наносили удары и парировали их в одной гигантской игре на множестве досок – сперва в металлических джунглях Луны, на равнинах и морях Земли и Марса, потом на орбитах центра и наконец в песчаном поясе Меркурия, где я захватил планету, а он разбил мою армию. Теперь все эти огромные театры военных действий и миллионы людей сжались до этого мгновения, до маленькой комнаты на отдаленном островке, и все это не имеет никакого чертова смысла.

– Что, я не таков, как ты ожидал? – с улыбкой спрашивает Повелитель Праха.

– Давай просто отрубим ему голову, – предлагает Севро.

– Не сейчас.

– Чего мы ждем? Пора отправить этот кусок дерьма на встречу с червями.

– Не сейчас! – огрызаюсь я.

Севро возбужденно ходит вокруг кровати.

– Ты в точности такой, как я думал, – говорит Повелитель Праха. – Разрушитель цивилизации очень часто похож на ее основателей. – Он смачивает рот из трубки, подающей воду, нарочито откашливается и продолжает: – Мне следует извиниться, Дэрроу. За то, что не увидел тебя раньше, когда ты был всего лишь мальчишкой, разнесшим свое училище. Если бы я тогда открыл глаза и заметил тебя, в каком мире жили бы мы теперь! Но я вижу тебя сейчас. Да. И ты грандиозен.

В его голосе восхищение. И понимание. Много ли среди ныне живущих осталось людей, способных понять этого человека? Много ли тех, кто знает, каково это – отдать приказ, который убьет миллионы? Я сглатываю ком в горле. Моя ненависть к нему утихает при виде того, в какое жалкое существо он превратился. А еще мне страшно – не иду ли я той же разбитой дорогой?

Не так я представлял себе наше финальное противостояние.

– Что с тобой случилось? – спрашиваю я. – Давно ли ты в таком состоянии?

Повелитель Праха игнорирует вопросы и всматривается в мое лицо:

– Я вижу, ты сохранил наш шрам. И наши глаза. Тогда что же осталось от алого?

– Осталось достаточно.

– А-а-а… – тихо произносит он. – Полагаю, именно это каждый человек должен говорить себе на войне. – Его голос делается хриплым, и он снова припадает к трубочке с водой. – Что, когда настанет конец, когда все будет сделано, от него останется достаточно. Достаточно, чтобы быть отцом. Братом. Любовником. Но мы-то знаем, что это неправда. Верно, Дэрроу? Последними война пожирает победителей.

Его слова тяжестью ложатся мне на сердце. Хотел бы я иметь возможность сказать, что я не такой, как он. Что я переживу эту войну. Но я знаю, что изо дня в день мальчик внутри меня умирает. Та душа, что мчалась по коридорам Ликоса, что сворачивалась клубочком в постели с Эо, начала умирать в тот самый день, когда мальчик увидел своего отца болтающимся в петле и не заплакал.

– Я готов заплатить эту цену, чтобы покончить с тобой, – говорю я.

– Это часть твоего генетически заложенного характера алого. Твоя жажда, твоя потребность в самопожертвовании. Храбрый первопроходец. Трудись, копай, умри ради