мне. И как им позавидуют друзья, никогда в Париже не бывавшие. «Париж сказочно хорош…»

Парижанам же эта «сказка» приносит несколько миллиардов чистой прибыли. И они стараются – бизнес есть бизнес. Но, будь распорядителем дансинга на Монмартре я, своим официантам я бы порекомендовал вести себя так, чтобы их оптимизм выглядел чуть более убедительно. «Друзья, – сказал бы я им, – у вас должен быть такой вид, как будто вы верите в сказку, которая нас с вами кормит. Улыбайтесь, будьте веселы, если на ваших лицах и впредь будет смесь усталости и презрения к нашим клиентам, а также циничное желание нажиться на них любой ценой, мы с вами много не заработаем, ведь наступит день, когда клиенты протрезвеют и заметят, как с ними обращаются. Что будем тогда делать?»

Но Париж и Монте-Карло не единственные места паломничества. Есть ведь еще Рим и Флоренция. Помимо магазинов и казино имеются еще картинные галереи, церкви и древние развалины. И снобизм, предписывающий любовь к искусству, настоятельно требующий побывать в местах, где можно лицезреть Искусство с большой буквы, почти так же деспотичен, как и снобизм, понуждающий посетить места, где «кипит жизнь».

Все мы в большей или меньшей степени интересуемся жизнью – даже если это жизнь с душком, как на Монмартре. Но интерес к искусству – во всяком случае, к тому искусству, которое хранится в галереях и церквях, – далеко не универсален. Вот почему у бедных туристов, что из снобистских соображений устремляются в Рим и во Флоренцию, вид еще более нелепый, чем у тех, кто по той же самой причине отправляется в Париж и Монте-Карло. На лицах туристов, «осматривающих» церковь, застывает выражение почтительного интереса, а между тем как же часто в их глазах видна апатия, с каким вялым безразличием озираются они вокруг! И вызвана эта апатия необходимостью симулировать неподдельный интерес, более того – фальшивый восторг от всего того, что разрекламировано в «Бедекере»[584]. Но вот наступает минута, когда плоть и кровь не в силах более выдерживать это напряжение, когда мещанство наотрез отказывается отдавать дань восхищения вкусу, – и озлобленный турист во всеуслышание заявляет, что ноги его больше ни в одной церкви не будет, после чего остаток отпуска проводит в холле отеля за чтением европейского выпуска «Дейли мейл».

Однажды в Венеции я стал свидетелем одного из таких бунтов. Компания моторных лодок разрекламировала ежедневные экскурсии на остров Торчелло. Мы заказали места и отплыли в назначенное время вместе с еще семью-восемью туристами. Вскоре из-за лагуны вырос в гордом своем одиночестве Торчелло. Наша моторка подплыла к старенькой, рассохшейся пристани. За полем, в четверти мили от берега, возвышалась церковь с красивейшей в Италии мозаикой. Мы вышли на берег – все, кроме одной энергичной американской четы, которая, узнав, что место назначения – очередная церковь, решила остаться в лодке. Я был восхищен их твердостью и честностью. И в то же время меня не покидала грустная мысль: ведь эти люди так далеко ехали и столько заплатили за сомнительное удовольствие сидеть в моторной лодке у сгнившей пристани. К тому же их итальянское испытание еще только начиналось. После Венеции, первой на их пути, им предстояло побывать в бессчетных церквях и картинных галереях Падуи, Феррары, Равенны, Болоньи, Флоренции, Сьены, Перуджи, Ассизи и Рима. До благословенного Неаполя, где они смогут, наконец, подняться на пароход и пуститься через Атлантику домой, было еще так далеко. Бедные рабы, подумал я, как же взыскателен и непреклонен ваш хозяин!

Таких людей мы называем путешественниками лишь потому, что они путешествуют, а не сидят дома. Однако это не настоящие, не прирожденные путешественники, ведь путешествуют они ради приличия, а вовсе не ради путешествия. Вскормленные сказками и фантастическими надеждами, они пускаются в далекий путь, чтобы вернуться домой – независимо от того, готовы они это признать или нет, – разочарованными. Не отличаясь особым интересом к реальной жизни, они мечтают о жизни мифической, а потому факты, какими бы любопытными, прекрасными и разнообразными они ни были, оставляют их равнодушными. Их единственной отдушиной перед лицом гнетущих впечатлений можно считать сознание выполненного долга вкупе с обществом соотечественников, которым они изредка раскрывают душу, дабы обрести крохотный домашний оазис в бескрайней чужеродной пустыне.

Истинного же путешественника слишком интересует реальная жизнь, чтобы придавать значение сказкам. Он ненасытно любопытен, его неудержимо притягивает все, что неизвестно, он получает удовольствие от любого проявления красоты. Разумеется, наивно было бы считать, что ему никогда не бывает скучно. Невозможно же путешествовать, хотя бы изредка не испытывая скуку. У туриста большая часть дня ничем, как правило, не заполнена. Начать с того, что много времени уходит на переезд с места на место. Когда же запланированных на день достопримечательностей больше не остается, «достопримечатель» внезапно обнаруживает, что, во-первых, он смертельно устал, а во-вторых, ему нечего больше терять. Дома, в каждодневной, привычной суете, не устаешь никогда. Ennui[585] преследует нас в основном в отпуске. (Не хроническая ли это болезнь всех досужих?) Именно по этой причине истинный путешественник испытывает со скуки скорее радость, чем огорчение, ведь скука – это символ его свободы, ничем не заполненного времени. Когда его охватывает скука, он воспринимает ее не только философски, но почти с удовольствием.

Для прирожденного путешественника всякое путешествие порочно. Как и всякий порок, оно его себе подчиняет, отнимает у своей жертвы время, деньги, энергию и удобства. Путешествие требует; прирожденный путешественник дает – охотно, даже с радостью. Почти всякий порок (добавим в скобках) требует самопожертвования, и немалого. Было бы непростительной ошибкой полагать, что неправедная жизнь – это жизнь нескончаемых удовольствий. Жизнь эта почти такая же мученическая (если вести ее последовательно), как жизнь Христианина из «Пути паломника»[586]. Основная разница между Христианином и грешником только в том, что первый что-то получает здесь и сейчас в виде определенного духовного напутствия, не говоря уже о том, что он может получить в довольно, впрочем, иллюзорном загробном мире, – тогда как второй не получит ничего, кроме подагры или кровоизлияния в мозг.

Путешествие, отдадим ему должное, не всегда угрожает этими двумя болезнями; болезни вообще не грозят путешественнику, если только тот не заберется в тропики. Во всяком случае, болезни тела, ибо путешествие – это грех не тела (которое оно умерщвляет), но духа. Путешественник, который путешествует ради путешествия, сродни читателю, читающему все подряд, человеку, потакающему своим интеллектуальным прихотям.

Как и все порочные люди, читатель и путешественник обладают целым арсеналом оправданий своего досуга. Чтение и путешествие, утверждают они, расширяют кругозор, стимулируют воображение, воспитывают. И так далее. Аргументы, что и говорить, убедительные, тем