— Овцы мои внимают голосу моему, — промолвил Иисус, отвечая на ее невысказанный вопрос. — И есть у меня другие овцы, не из этой овчарни.

Подул ветер, раскачивая сосновые ветви у них над головой.

«Кто они, эти овцы? — невольно подумала Мария, а следом прокралась и другая, запретная мысль — Не любит ли он их больше, чем нас?»

Иисус сидел прямо напротив нее, мерцание костра придавало его лицу красноватый оттенок. И тут же были все ученики. Иоанн, как всегда сохранявший изысканную бледность, Иаков Большой, сo сжатыми челюстями, Фома, чье привлекательное лицо туманили раздумья, Петр, громко смеявшийся и говоривший о чем-то с Симоном, и Симон, обычно хмурый, но тут изобразивший некоторое подобие улыбки. Сусанна, тоже улыбающаяся, несмотря на свои страдания…

«Надо же, — вдруг с удивлением осознала Мария, — я ведь люблю их всех. Они такие разные, порой способные досаждать, но, несмотря ни на что, я всех их искренне люблю. Верность Иисусу связала нас воедино».

Илий и Сильван остались где-то далеко в тумане, там же растворились ее отец и мать, Иоиль превратился в ранящее, но далекое воспоминание. Из всей прошлой жизни реальной оставалась лишь одна Элишеба. Глядя на Иисуса и его мать, Мария понимала, что узы материнства никогда не могут быть разорваны. Когда-нибудь, как-нибудь… мы снова будем вместе, все будет понято и прощено, улажено с помощью Иисуса, к которому Элишеба, конечно же, придет. Когда-нибудь…

— Когда мы собирались в Иерусалим, я назвал вас друзьями, каковыми вы для меня и являетесь, — продолжил Иисус — И есть многое, что я хочу поведать вам как друзьям. Может быть, что-то покажется вам странным, но позднее, вспоминая мои слова, вы сможете понять, что я имел в виду.

Никто не промолвил ни слова. Все сейчас боялись перебить Иисуса и отвлечь его от того важного, что он действительно желал сказать, ибо в обычае Иисуса было всегда отвечать на вопросы, даже заданные некстати. Поэтому они хранили молчание, нарушаемое лишь шумом и возней у соседних костров, где люди устраивались на ночь.

— Узнайте же, что будут явлены знаки, согласно коим нынешнее время подходит к концу, — объявил Иисус столь обыденным тоном, словно речь шла о небольшой нехватке воды или порче припасов. — Скоро по велению Бога все завершится. Нам останется лишь склониться перед Его волей, всецело подчинить себя служению Его делу, принести себя в жертву ради осуществления Его замысла. Я полностью готов к этому. Готовы ли вы?

Повисло долгое молчание, пока Матфей наконец не решился задать вопрос:

— Но как мы узнаем, что все действительно приближается к концу?

— Будут ниспосланы очевидные знамения, и на земле, и на небе. До той же поры не дайте себя обмануть. Не дайте сбить себя с пути. Будьте тверды. Друзья мои, все вы посланы мне Отцом моим, коему я обещал, что не потеряю никого из вас — за изъятием одного сына измены, каковой обречен на погибель, что бы ни случилось. Посему ничего не бойтесь.

Иуда, не проронивший ни звука за все время ужина, при словах Иисуса «обречен на погибель» дернулся, отвернулся и оказался лицом к лицу с Марией. Выражение этого лица ничего не выдавало, но хотя взгляд его и не встретился напрямую с ее взглядом, Мария увидела в глазах Иуды ту же темную пустоту, от которой ее пробрало холодом. Кроме того, она отметила, что на нем нет того щегольского синего хитона. Не иначе как спрятал где-нибудь в дупле, чтобы надеть перед очередной встречей с друзьями из храма!

По лицу матери Иисуса, освещенному отблесками огня, было видно, что ее одолевает тревога. Однако она старалась не давать воли дурным предчувствиям.

Они засиделись у костра надолго, наслаждаясь его медленно угасавшим теплом, но потом один за другим начали вставать и устраиваться на ночлег. Иисус снова в одиночестве поднялся на гребень. Мария последовала за ним.

На сей раз он смотрел в сторону отвратительной низины к югу от Иерусалима, называвшейся Геенна. Туда свозили и предавали огню городской мусор, поэтому над ней постоянно поднимался едкий дым, а когда ветер дул с той стороны, ноздри забивало смрадом. Мария вспомнила похожую яму, куда давным-давно они с Иоилем зашвырнули разбитого идола.

— Грязь, пробормотал себе под нос Иисус — Мерзость, скверна и вонь.

Он повернулся к подходившей сзлади Марии, как будто ожидал ее появления.

— Знаешь, почему там всегда горит огонь?

— Нет, откуда?

— Когда-то на этом месте людей приносили в жертву Молоху цари Израиля, те самые, что молились в храме, жертвовали Молоху своих сыновей и дочерей. Но когда царем стал Осия, он велел прекратить языческие обряды, а алтари Молоха использовать для сжигания мусора. И это продолжается по сей день. Но зло просто так не искоренишь. — Он вздохнул. — Для этот требуется нечто большее. Зло не исчезает с прошествием времени.

— Да, там слишком много грязи и зла, — согласилась Мария, указывая на лежащую далеко внизу Геенну и курящийся над ней дым. Но зато нам с Иоанной посчастливилось обнаружить удивительно тихое местечко ближе к подножию горы. Это старая оливковая роща, где безлюдно, даже когда кругом снуют толпы. Думаю, тебе бы там понравилось.

— Тихо и безлюдно? — удивленно переспросил Иисус. — Даже сейчас?

— Да. Это внизу, слева от тропы, что идет по склону. Сад огорожен, но там есть ворота и их можно открыть.

— Я должен увидеть это место, — заявил Иисус, — Наверное, завтра, рано утром.

Послышавшийся позади шорох выдал чье-то присутствие.

— Гадкое зрелище! — Иуда стоял совсем неподалеку, на границе слышимости.

Разобрал ли он, о чем они говорили? Слышал ли про уединенный оливковый сад?

— Это символ греха, — промолвил Иисус. — Если бы мы могли видеть грех, он выглядел бы примерно так же.

— К сожалению, этого нам не дано, — откликнулся Иуда с печалью в голосе.

— Сатана не хочет, чтобы люди видели всю мерзость греха, иначе они бежали бы от него в ужасе. — С этими словами Иисус повернулся и, оставив Иуду и Марию вдвоем, направился туда, где устроил себе постель.

Иуда продолжал смотреть вниз, в лощину.

— Да, зло отвратительно, — медленно проговорила Мария, — И порой показывает свой мерзкий лик. Что нужно с ним делат а, Иуда?

— Предавать огню, как Осия, — небрежно ответил он.

— Люди горят не так-то легко.

— Люди? — На этот раз Иуда внимательно посмотрел на нее.

— Люди, которые предались Сатане и внемлют ему. — Последовала многозначительная пауза. Сейчас Мария не испытывала к нему ничего, кроме ненависти, однако у Иуды еще оставался шанс свернуть с тропы, на которую он ступил. Он мог предпочесть предать не Иисуса, а Каиафу. — Иуда… Ты знаешь, что я имею в виду.

Опять долгая пауза. Иуда смотрел на нее так, будто собирался признаться: выражение его лица стремительно менялось. Но затем вернулась прежняя маска безразличия.