Мысль о необходимости связаться Виистой Намфелем, чтобы как-то поблагодарить мэра за участие, проявленное к делам его родителей, несколько раз приходила в голову и самому Острихсу после его возвращения в Ялагил, но он все никак не мог решиться. С одной стороны, боялся быть заподозренным в навязывании себя высокому должностному лицу, с другой, — опасался вновь быть втянутым в какие-нибудь отнюдь не невинные игры. Но, когда сам мэр позвонил ему по телефону и запросто, как старого доброго знакомого, пригласил на вечер к себе, Острихс при всем желании не смог найти достаточно веских оснований к отказу.

Намфель очень хорошо знал, что ему нужно от Острихса, прекрасно видел, что никакой необходимости немедленно брать «быка за рога» не имеется, и пустился в дальний обходной маневр.

— Боже! Как я рад вас видеть! Но вы, конечно, переменились! Не мальчик, но муж! Это, заметьте, преимущество вашего возраста: вы — только мужаете, а я, к сожалению, только старею!..И не возражайте! Старею, старею! Но, упаси вас Господи меня жалеть! В моем возрасте есть масса прелестей…Каких? Будет время… а оно обязательно будет!., расскажу!..Что? Поблагодарить меня?…За что, позвольте? Ах, за это, Боже ж ты мой! Оставьте! И слышать не хочу!.. Пока там заканчивают готовить стол, давайте я вам покажу мои владения!..Сначала сюда, пожалуйста!.. А вот и моя супруга к нам присоединяется! Позволь тебе представить, дорогая: Острихс Глэдди!..

Было показано все: и небольшой ландшафтный парк, и бассейн, и корт, и пруд с лебедями, и механизированный гараж, и замечательная библиотека, и небольшое, со вкусом подобранное собрание картин… Во время всей этой оказавшейся довольно продолжительной экскурсии Намфель беспрестанно расспрашивал своего гостя о его жизни в последние несколько лет, и Острихс как-то незаметно для себя увлекся рассказом о собственных похождениях, оживился и стал вести себя вполне раскованно.

Мэр периодически вставлялся в это повествование с весьма остроумными комментариями или с какими-нибудь пришедшимися кстати воспоминаниями: «А вы знаете, как раз в это время у нас тут…» При этом он практически в каждом таком случае очень удачно и совершенно естественно умудрялся касаться тем или иным образом собственных благодеяний, совершенных в описываемый период времени по отношению к родителям Острихса. Острихс в таких случаях испытывал уколы совести. Ему начинало казаться, будто посторонний человек вел себя по отношению к его отцу и матери гораздо более подобающим образом, чем он — их сын. Однако переменить что-либо в прошлом было уже невозможно, и у Остихса возникала все более укреплявшаяся потребность чем-то воздать Намфелю за его заботы. В его воображении это представлялось, говоря юридическим языком, чем-то вроде оплаты переведенного долга. Сам мэр, разумеется, осознавал, что в свое время, сохранив свой пост с помощью Острихса, уже получил со всех своих вложений в него самого и в его родителей прибыль в несколько сотен, если не тысяч, процентов. Но рассказывать о том гостю не следовало, а вот не настричь дополнительных купонов с растревоженной совести молодого человека было бы непростительным упущением.

Потом был оживленный разговор за изысканным ужином в самом узком кругу в прекрасной обеденной зале, а еще позже Намфель пригласил Острихса к камину, в то время как хозяйка отправилась собственноручно готовить для мужчин чай на травах по какому-то известному только ей уникальному рецепту.

* * *

— Я помню о постигшем вас горе, господин Глэдди, — хорошо изображая деликатную нерешительность, начал новую и главную для себя тему Намфель, — но все же позволю спросить: как вы намерены строить свою жизнь дальше? В конце-концов, все проходит, — мэр грустно улыбнулся, — и нам, продолжающим жить, хотим мы этого или не хотим, нужно смотреть в будущее… Возможно, я могу быть вам чем-нибудь полезен? В смысле устройства… Как вы смотрите на то, чтобы стать, например, советником мэра? Правда, это, к сожалению, ненадолго… Грядут выборы, знаете ли… А это, сами понимаете — лотерея!

— Господин Намфель! — несколько испуганно даже вскинулся Острихс, — я и без того вам обязан… За помощь родителям, прежде всего… Но дело не в этом даже! Не знаю, смогу ли я вам объяснить, но только у меня совершенно другой круг интересов, а образ жизни, который я привык вести, с государственной службой просто не совместим…

— А, ну да, ну да, — немедленно и очень точно отреагировал Намфель, — я немного в курсе. Вы ведь, кажется, серьезно увлеклись так называемой «философией свободы»? Притом не только формулируете свои принципы, но и стараетесь им следовать на практике? Вы, наверное, удивитесь, но я даже читал одну вашу работу. «Кандалы для Творца» — точно?

Собственно, других работ Намфель читать и не мог. Этот небольшой опус был опубликован в первом и последнем номере философского альманаха, который одно время тужилась издавать вскладчину молодежная община. Острихс прислал экземпляр отцу, чтобы хоть как-то оправдать в его глазах собственное экстравагантное поведение, а Фиоси посчитал нужным отправить бедно изданную книжку в подарок мэру, как некое, правда, довольно наивное свидетельство успехов его сына. Намфель, если сказать честно, сам «Кандалов…» не читал, а ограничился краткой выжимкой, составленной для него одним из референтов…

— Весьма, весьма интересно, — похвалил мэр этот литературно-философский опыт Острихса, — хотя и не все бесспорно, конечно… Ну, а все-таки? Самый свободный режим я вам гарантирую. Будете мыслить и творить, так сказать, в свое удовольствие! Издаться поможем…

— Нет, господин Намфель! Нет! Еще раз прошу меня понять… Вы сами только-только упомянули, что я стараюсь на деле следовать тому, что провозглашаю на словах. Состоя на службе, даже при самом лояльном с вашей стороны отношении, я не смогу себя обмануть и делать вид, будто нахожусь совершенно вне субординации. Как можно чувствовать себя свободным в решениях и поступках, получая от кого-то жалование? Кроме того, каждый находит себе пищу для ума по-разному. Кому-то достаточно сидеть у телевизора, кто-то способен удовлетвориться библиотекой… А вот мне совершенно необходимо быть в дороге, перемещаться с места на место, насыщаться новыми впечатлениями, фильтровать, если так можно выразиться, через себя встречающихся людей… В общем, мне бы очень не хотелось, чтобы вы сочли меня неблагодарной… м-м-м… неблагодарным, одним словом… но принять ваше великодушное предложение я никак не могу!

— Жа-а-ль, — якобы обреченно протянул Намфель, будучи практически на сто процентов уверенным, что уже в следующую минуту получит от Острихса требуемый ответ, — а я, честно говоря, надеялся, что удастся на вас опереться… Ну что ж, с моей стороны, могу вас уверить, — никаких обид! Насильно мил не будешь…

— Господин Намфель, я еще не все сказал… Я готов вам помочь, но не как ваш сотрудник… Не по служебной обязанности… Понимаете? Я не хотел бы чувствовать себя ничьим орудием…

Намфель очень серьезно, очень понимающе, очень сочувствующе смотрел на Острихса и очень значительно молчал.

Внутри он ликовал: «Это просто замечательно, мой дорогой мальчик, что ты не хочешь быть ничьим орудием! Вполне достаточно побыть немного моим. А там — посмотрим!»