нескольких лиц из так называемых сенаторских фамилий, как, например, в Африке, где было всего семь крупных собственников-магнатов. Эти огромные поместья обрабатывались жившими на них рабами и колонами. Мы не будем говорить об абсолютной зависимости рабов от их господина; воззрения классического мира на рабство, несколько смягченные впоследствии христианством, известны, конечно, каждому. Раб считался «гласным орудием» (instrumentum vocale), заносимым в инвентарь наравне с сохой, плугом и другими «негласными орудиями». Владелец (possessor) часть фонда-земли (terra dominica или dominicata) оставлял себе, и ее обрабатывали рабы. Другую часть он отдавал для возделывания колонам – людям полусвободным. За обрабатываемые участки земли колон платил господину известную подать, но кроме того должен был платить и государству. Оставить земли колон не мог, но и господин не мог согнать колона с земли.

Но, конечно же, на римской земле невозможно было бы отыскать каких-либо следов феодального строя, если бы, кроме рабов и колонов, на обширных землях латифундий не существовало иного населения. Однако здесь селились и свободные люди, над которыми и приобретали мало-помалу значительные права сильные владельцы латифундий. Это было так называемое право патроната, которое с течением времени сделалось как бы неизбежным для свободных мелких собственников. Сальвиан Марсельский в сочинении «De gubernatione Dei» («Об управлении Божием»), написанном немного позже 439 года, описывает притеснения мелких собственников могущественными землевладельцами.8

Сальвиан ставит варваров выше римлян в нравственном отношении и доказывает в этом Божий промысел.9 Римское общество, по мнению Сальвиана, слишком развращено, и за это Бог наказал его. Он наслал варваров, которые покорили империю, даже разорили Рим. Главных же причин римской развращенности две: 1) страсть к зрелищам, отличающимся жестоким характером. «Почти не существует, – говорит он (De gubern. Dei, VI, § 10), – никаких преступлений, ничего позорного, что бы не заключалось в зрелище». Вторая страсть – страсть социально-политическая состоит в корыстолюбии, которое, по словам Сальвиана, высказывается в крайне жестоком сборе податей, в страшных вымогательствах, сопровождающих этот сбор; черту социально-политического быта он переводит на нравственную почву и видит в недостатках податной системы крайнюю испорченность всего римского общества. Порядок этот тем более ненавистен, замечает Сальвиан, что он заставляет страдать не всех одинаково: большинство терпит от него, а немногие сильные остаются совершенно свободны от подобных притеснений. Яркими красками описывает он разорение и истощение бедных классов и вместе с тем дает по этому поводу интересные и любопытные указания. Вследствие тяжких притеснений множество людей даже зажиточного и образованного класса убегают к врагам-варварам. «Они ищут у варваров римской гуманности, ибо не могут больше сносить варварской негуманности римлян» (cap. V, § 21). «И хотя они отличаются, – продолжает он, – своей одеждой, своими нравами, своим языком от тех, к которым прибегают, все же они предпочитают жить возле варваров, чем переносить свирепую римскую юстицию. Они убегают не только к варварам, но и к багаудам». (Вадaudae – галльские крестьяне, возмутившиеся при Диоклетиане, раздраженные притеснениями римской власти. Bagaudae по-кельтски – rebelles.) «Они предпочитают быть свободными под видом рабства, чем рабами под видом свободы. Имя римского гражданина, которое прежде ценилось высоко, теперь составляет несчастье, и потому не должно очень обвинять тех, которые убегают к варварам и изменяют свое имя на имя варваров. Большая часть Испании и не меньшая Галлии только и думают теперь о том, как бы перестать быть римлянами» (cap. V, § 21–24).

«Теперь я перейду к багаудам, – говорит Сальвиан (cap. VI, § 24–27, и cap. VIII, § 36–38): – ограбленные, утесненные, убиваемые злыми и кровожадными администраторами, они потеряли права римской свободы, а после потеряли и саму честь римского имени. И мы ставим им в вину их несчастье, ставим в вину имя, которое сами создали. И мы называем их бунтовщиками, погибшими людьми, тех, которых сами толкнули на преступление. Ибо что произвело багаудов, как не наши несправедливости, бесчестье администрации, их разбой и грабежи тех, которые обратили название государственных повинностей в наживу собственной корысти, из податных раскладок сделали свою добычу; которые, наподобие хищных животных, стали не управлять людьми, но пожирать их, стали кормиться не только тем, что можно собрать с них, чем обыкновенно довольствуются разбойники, но, так сказать, кровью растерзанных. Отсюда и произошло то, что люди, доведенные до петли, убитые разбоями судей, начали как бы быть варварами, потому что им не позволено было остаться римлянами: они должны были защищать по крайней мере жизнь, так как видели себя совершенно лишенными свободы. А теперь не делается разве того же, что делалось тогда: разве те, кто еще не сделался багаудом, не вынуждаются к тому, чтобы ими сделаться? Что касается насилия и несправедливости, то их достаточно для того, чтобы принудить их хотеть этого, только их глупость, огрубелость и потеря всякой силы мешают тому, что они еще не сделались ими. И чего другого могут хотеть бедняки, которые терпят постоянное, даже беспрерывное бедствие податных вымогательств, которым всегда грозит тяжкое и беззащитное разорение, которые оставляют свои дома, чтобы не подвергаться пытке в самих домах, ищут ссылки, чтобы уйти от казни? Где, у каких народов, кроме римлян, найдете вы подобное зло? Даже франки не знают, что это за преступление. Гунны чужды подобных злодейств, ничего подобного нет у вандалов и готов. Не только варвары не терпят подобных мучений у готов, но и сами римляне, живущие между ними, от них изъяты. Оттого у нас только одно желание – никогда не воротиться под римское владычество. Да вся эта римская масса (plebs) просит у Бога только одной милости – возможности провести жизнь среди варваров. И мы удивляемся, что готы не побеждены нашими войсками, когда римляне предпочитают стоять на их стороне, а не на нашей. Вот почему не только наши братья не думают оставлять варваров, чтобы перебежать к нам, а бегут из наших провинций, чтобы искать у них убежища. Я удивляюсь, что не все это делают. Причина только та, что они не могут взять с собой своих убогих хижин».

В дальнейшем своем изложении Сальвиан передает нам чрезвычайно важные для нас отношения, существовавшие между разными классами, отношения, которые послужили зачатками для развития последующих вассальных отношений. Он указывает на происхождение колонов, то есть приводит факт, что свободные мелкие собственники отдают свои участки богатым и крупным землевладельцам, после чего получают его обратно, на известных условиях с патронатом, то есть покровительством крупного землевладельца. Мелкие собственники подчиняются даже суду крупных: тут мы видим переход политических прав к крупным землевладельцам.

«И вот, – рассказывает Сальвиан (cap. VIII, § 38, 39, 40), – так как они (то есть мелкие