Мне пора было возвращаться в трактир к отцу, пусть я и страшилась того, что Шун потащит нас за собой. Но возможно, отец пошлет с ней Риддла или просто даст денег на траты. Посреди улицы остановилась запряженная четверкой повозка, полная бочек с сидром, и мне пришлось ее обойти. Чтобы попасть обратно в трактир, надо было миновать серого нищего.

Я остановилась, чтобы взглянуть на него. Он был таким… пустым. Не из-за грязной просящей ладони на колене, но весь, целиком – как шкурка от сливы, повисшая на ветке, после того как осы украли всю сладкую мякоть и оставили лишь пустую оболочку. Я посмотрела на его пустую ладонь, но поняла, что мне очень не хочется расставаться с двумя медяками. И поэтому я сказала:

– У меня есть яблоко. Хочешь яблоко, нищий?

Он обратил ко мне глаза, словно мог увидеть. Они были жуткие, мертвые и затуманенные. Я не хотела, чтобы он на меня смотрел такими глазами.

– Какая доброта! – сказал он, и я отважно наклонилась, чтобы положить яблоко в его ладонь.

Тут открылась дверь магазина пряностей, и хозяйка, худая и невысокая, вышла наружу.

– Ты! – воскликнула она. – Так и сидишь? Пшел вон! Убирайся, кому говорю! На улице полно народу, а в мою лавку никто не заходит, потому что им не хочется переступать через твои вонючие кости и лохмотья. Прочь! Или придет мой муж с палкой и ты у него попляшешь!

– Ухожу, ухожу, – негромко проговорил нищий.

Его серая рука сомкнулась на красном яблоке. Он спрятал мой дар за пазухой рваной туники и начал медленно и мучительно вставать. Женщина сердито таращилась на него. Я наклонилась, подняла посох, который он пытался нащупать, и вложила ему в руку.

– Какая доброта! – снова сказал он. Крепко сжал палку обеими руками и поднялся на ноги. Качнулся и медленно повел головой из стороны в сторону, а потом жалобно спросил: – На улице никого? Если я сейчас отойду, ни с кем не столкнусь?

– Не столкнешься. Ступай! – резко бросила торговка пряностями в тот самый миг, когда из-за угла выехал фургон и направился в нашу сторону.

Я решила, что никогда и ничего в ее лавке не куплю.

– Стой на месте, – предупредила я нищего. – Тебя раздавят. Подожди, и я переведу тебя на другую сторону.

– Так-так, малявка, а тебя кто просил вмешиваться? – Женщина согнулась пополам, насмехаясь надо мной. Ее тяжелые груди надвинулись на меня, как рвущиеся с цепи псы. – Твоя мама знает, что ты бегаешь по улицам без присмотра и разговариваешь с грязными нищими?

Я хотела сказать ей в ответ что-нибудь умное, но она повернулась и, заглядывая в лавку, крикнула:

– Хени? Хени, этот нищий так и не ушел от нашей двери! Прогони его, я же тебя об этом просила много часов назад!

Фургон с грохотом проехал мимо.

– Теперь идем со мной, – сказала я.

От нищего пахло очень плохо. Я не хотела к нему прикасаться. Но я знала, что отец не оставил бы его на милость торговки пряностями. Пришла пора вести себя, как подобает дочери такого отца. Я взялась за его посох ниже того места, где он в него вцепился.

– Я тебя поведу. Давай, шагай.

Дело шло медленно. Даже вцепившись обеими руками в свою палку, он с трудом держался на ногах. Он делал два шажка, рывком перемещал посох вперед и делал еще два шажка. Ведя его по улице прочь от лавки с пряностями, я вдруг поняла, что не знаю, куда мы направляемся. Стена лавки давала ему убежище от ветра. По обеим сторонам от нас люди входили и выходили из лавок, двери открывались и закрывались. Впереди была только площадь. Мы медленно ковыляли к ней. Никто не вернулся на то место, где умерла собака. Кто-то забрал ее труп и бычью голову и, как попросил отец, накидал сверху чистого снега, но кровь проступила сквозь него. Розовый снег выглядел почти нарядно, если не знать, откуда он взялся. Я не могла бы сказать, почему привела нищего туда, – разве что потому, что это было открытое пространство. Холстина, в которую была завернута бычья голова, лежала на земле под деревом. Может, он на нее присядет.

Я бросила взгляд через плечо на дверь трактира, зная, что, если скоро не вернусь туда, отец или Риддл придут за мной. Может, и оба сразу.

Или ни один. Там ведь Шун, и ей не составит труда занять их до такой степени, что оба забудут про меня. Я ощутила, как внутри просыпается мерзкое чувство. Ревность. Я наконец-то подыскала для него название. Мной овладела ревность.

От этого мне еще больше захотелось помочь слепому нищему. Я не вернусь. Путь они меня ищут, а когда найдут, то увидят, что я могу быть такой же храброй и доброй, как мой отец. Я помогаю нищему, к которому никто другой не желает даже прикоснуться.

Человек у телеги ремесленника глядел на нас с омерзением. Он явно хотел, чтобы мы отошли от него как можно дальше. Я собрала всю выдержку и подвинула сумку, чтобы она надежнее держалась на плече.

– Дай руку, – сказала я. – Так у нас будет лучше получаться.

Он поколебался, зная, насколько отвратителен. Потом усталость победила.

– Слишком много доброты, – сказал он почти печально и протянул мне руку, худую как палка.

Я ее взяла. Он слегка пошатнулся. Я была ниже ростом, чем он ожидал. Его грязная рука схватила мое предплечье.

Мир завертелся вокруг нас. Небо окрасилось в цвета радуги. Вокруг был туман – но он окутывал меня всю жизнь. Теперь он разошелся, как будто налетел веселый ветер. От красоты, внезапно открывшейся мне, защемило сердце. Люди вокруг – мрачный ремесленник, девушка в короне из остролиста, целовавшаяся с парнем за деревом, трактирный кот под крыльцом, старик, выменивавший новую войлочную шляпу, – все они вдруг окрасились в потрясающие цвета, какие я себе не осмеливалась и вообразить. Их недостатки превзошла красота, скрытая в каждом. Я тихонько ахнула, и нищий громко всхлипнул.

– Я вижу! – воскликнул он. – Зрение ко мне вернулось. Я вижу! О свет мой, солнце мое, откуда ты взялся? Где ты был до сих пор?

Он прижал меня к груди, обнял, и я была не против, я была счастлива – красота и великолепие вероятностей, которые расцветали вокруг меня, проистекали от него. Вот, вот как я должна была все это видеть! Не краем глаза, не во сне. Повсюду, куда бы я ни посмотрела, вероятности множились. Это напомнило мне о том дне, когда отец впервые посадил меня к себе на плечо и я внезапно поняла, насколько далеко он может видеть с высоты своего роста. Но теперь я видела не просто с большей высоты, не просто на большее расстояние, но во всех временах. Я чувствовала себя надежнее посреди этого водоворота, когда кто-то меня держал. Я не испугалась, позволив взгляду последить за мириадами нитей. Одна привлекла мое внимание. Девушка, что целуется с парнем в короне из оранжевых цветков, выйдет за него и родит девятерых детей на ферме посреди долины. Или нет. Она может какое-то время с ним кокетничать, а потом выйдет за другого, но ее воспоминание об этой минуте придаст сладость каждому испеченному пирогу, и любовь, испытанную с ним, она будет делить с цыплятами и кошками, пока не умрет бездетной в семьдесят два года. Но нет. Они сбегут вдвоем этой же ночью и переспят в лесу, а на следующий день на дороге, ведущей в Баккип, оба погибнут – его застрелит лучник, а ее зверски изнасилуют и бросят в канаве умирать. Из-за этого ее старшие братья объединятся и станут Стражей Дубов-у-воды. Патрулируя окрестности, они прикончат пятьдесят двух разбойников и спасут более шести сотен путников от мучений и смерти. Вот такие цифры. Внезапно все сделалось очень простым. Надо было лишь слегка их подтолкнуть. Если я улыбнусь им, когда они будут идти через площадь, и скажу: «Вы сияете от любви. Любовь не должна ждать. Вам надо сбежать нынче же ночью!» – они примут мои слова за знамение и последуют совету. Его боль продлится всего лишь несколько мгновений, ее – какие-то несколько часов. Это меньше, чем ей придется мучиться во время первых родов. Я обладала такой властью. И властью, и возможностью выбирать. Я могла совершить в этом мире столько хорошего. Так много хорошего! Я могла сделать много выборов во благо мира. Я начну с девушки в короне из остролиста…