травой. Но и там солнце настигало его, и он, извиваясь и вздрагивая, полз по земле и таял бесследно. Скоро от тумана ничего не осталось.

Кое-как Аркадий перевязал раны и побежал в глубь леса. Стрельба сзади все усиливалась, подстегивая его. Сначала он хотел залечь в лесу, остыть, успокоиться, чтобы принять какое-нибудь решение, но пальба стала быстро приближаться, и Аркадий снова рванулся вперед. Он понимал, что в горячке боя с ним никто не станет разговаривать.

Партизаны отступали к реке, к мосту, по Аркадий не знал этого. Он тоже бежал в сторону моста, только метрах в трехстах впереди партизан.

А мост уже был в чужих руках. Возле моста лежали гитлеровцы и ждали партизан. Путь за реку был отрезан.

Аркадий вдруг увидел их, иссера-зеленых, напряженных в ожидании, — возле реки. Мост был слева. Они лежали вокруг ручного пулемета, направленного в сторону леса. Их было восемь.

Это была ловушка. Партизан ждала гибель.

А стрельба, шум, слитый из десятков голосов, все приближался.

Один немец заметил Аркадия и крикнул, вытянув руку.

Но Аркадий уже принял решение.

В этот миг он прижал приклад к животу и, поддерживая автомат коленом, открыл огонь.

Он видел, как шлепнулся немец с вытянутой рукой.

— Получай русский гостинец!

Аркадий стрелял, пока не кончились патроны.

Но в него тоже стреляли.

И снова пуля задела, Аркадия. Прилетев сзади, она обожгла плечо. На плечо и грудь брызнула кровь. Оглянувшись, Аркадий увидел других немцев: их было здесь больше, чем он предполагал. Вряд ли он мог уйти от них.

Но теперь-то Аркадий знал, что партизаны предупреждены и смогут, наверное, избежать засады.

Еще одна пуля впилась Аркадию в ногу. Оставалось одно — прыгать в реку.

Аркадий прыгнул с невысокого обрыва и поплыл. Автомат он утопил.

Справа, откуда стреляли, его загораживали кусты. Загребая здоровой рукой, он поплыл наискосок.

Сначала немцы стреляли сквозь кусты. Пули четко булькали где-то сзади Аркадия.

«А ведь уйду!» — промелькнула радостная мысль.

Река была неширокая. Противоположный берег был отлогий, песчаный. Дальше — ивняк, глухие кусты.

Плыть было можно, хотя Аркадий и чувствовал, что силы слабеют.

«Уйду!»

Перед глазами выбило из воды частые фонтанчики. Они цепочкой побежали по воде. Аркадий ушел вглубь.

Он не видел, что трое немцев выскочили на мост и стреляют по нему из автоматов. Когда он вынырнул, фонтанчики забулькали рядом.

Берег был близко, в каких-нибудь десяти метрах.

И тогда-то пуля клюнула Аркадия в спину.

Он опять ушел под воду, а когда всплыл, понял, что на этот раз ранен очень серьезно: изо рта у него хлынула кровь.

И все-таки он выскочил на песок и побежал к кустам.

Здесь его настигла еще одна пуля.

Он упал, с разбегу ударившись о мягкую сырую землю, а потом пополз. Он полз, подчиняясь единственному желанию: не умереть сразу, спасти список.

— Список… список… список! — твердил он одно и то же слово, и только список обреченных людей, четкий, как бы высеченный на каменной плите, стоял у него перед глазами в это мгновение.

Рука Аркадия взрывала податливый дерн луговины, в рот набивалась трава и земля, смешанные с кровью. Аркадию казалось, что он ползет все быстрее и быстрее; он еле поспевал за каменной плитой с высеченными на ней фамилиями; оглушительно свистел, ревел над ним ветер, рука Аркадия гребла все стремительнее и стремительнее, словно не земля была, под рукой, а воздух, словно ввысь поднялся он и свободно парил, как птица.

Но вдруг ощущение полета пропало, Аркадий почувствовал землю всем телом. Земля пахла кровью; этот острый запах бил в нос, оглушал Аркадия, и он…

Русская земля! До каких же пор ты будешь пахнуть кровью?!

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

Вот и закончился рассказ о друзьях из Ленинской школы.

О Саше Никитине. Об Аркадии Юкове.

Отзвучали, смолкли родные голоса — и можно ставить точку.

Но кто скажет, что жизнь прекратилась и дороги кончились?

Завершилась лишь книга, как и всякое человеческое дело, а в книгу, даже самую мудрую и длинную, вмешается только частица жизни. У всякой книги есть рамки, а у жизни рамок не бывает. Нельзя всего рассказать, всех упомянуть, все дела довести до конца.

А о старых друзьях можно бы еще долго говорить.

О Борисе Щукине. О Жене и Соне.

Мы расстаемся с ними в трудное время.

Сентябрь тысяча девятьсот сорок первого года.

Длинен еще путь до мая тысяча девятьсот сорок пятого.

Кто из них пройдет его, кто падет на полпути?..

Говорить подробно об этом — значит начать новую книгу.

Много было разговоров. Были разные версии. После войны кто-то говорил, что летом сорок второго года в одном из партизанских отрядов встречали смелого разведчика Аркадия Юкова.

А кто-то утверждал, что в сорок шестом отдыхал с Юковым в одном из санаториев на Черном море.

Может, все-таки спасся, выжил Аркадий?

Много легенд родилось в те суровые военные годы. Одни из них живут до сих пор. Другие забыты, умерли.

Смертельно раненный полковник Павловский сообщил перед кончиной Нечаеву, что кто-то спас его отряд, открыл стрельбу возле моста, только поэтому отряд не попал в ловушку. Но кто стрелял — не узнал и Нечаев.

Остается сказать немного.

Андрей Михайлович Фоменко — теперь генерал.

Мария Васильевна Лашкова — жена, его.

Семен Золотарев стал киноработником.

Николай Шатило работает врачом в одной из сельских больниц на Северном Кавказе.

Сергей Иванович Нечаев был во время войны партизанским генералом, сейчас он на пенсии.

А партийный пост его в Чесменске занял хороший наш знакомый Олег Подгайный.

В конце пятидесятых годов в Чесменск из заключения возвратился бывший полицай — Макарычев. В бою возле моста он добровольно сдался в плен, а потом работал у Дороша. Вместе их и судили.

В Чесменске Макарычев встретил Константина Павловского.

Но более подробно мы узнали об этом из одного письма.

«Здравствуй, Соня!

Сегодня я послал заявление директору нашего совхоза с просьбой продлить мне отпуск. С нетерпением хочется домой, в Заполярье, но серьезные обстоятельства заставляют меня задержаться в Чесменске еще дней на пять.

Сейчас я все объясню тебе, милая.

Начну по порядку.

Последний раз я писал тебе в день отлета из Кисловодска. Чудесно отдохнул и подлечился — ну, ты уже знаешь об этом.

Чесменск стал неузнаваем. Почти полностью разрушенный в 1941 и 1944 годах, он восстановлен, и теперь, по-моему, один из красивейших городов Союза. Чесменск построен заново — и как построен! Я привезу с собой фотографии его улиц,