– Мы делаем все только один раз! Ты понимаешь?

Его это весьма взволновало, хотя он старался этого не показывать. С пробелами в памяти или нет, она всегда распознавала настроения мсье Дюваля без труда. Он сказал, что ее небольшое жамевю, вероятно, было вызвано крошечным эпилептическим припадком или инсультом, но сказать наверняка он не мог и даже тесты не гарантировали ответа. Жамевю было слабо изучено, но считалось противоположностью дежавю.

– Это что-то вроде временного расстройства характеристик мозговых волн. Они переходят от альфа-волн к дельта-волнам и при этом образуют небольшой провал. Если ты будешь носить монитор, то мы сможем понять, когда это произойдет в следующий раз – если оно произойдет. Это похоже на бодрствующий сон, при котором отключаются когнитивные функции.

– А в нем можно остаться надолго?

– Нет. Я не знаю таких случаев. Это случается редко и всегда имеет временный характер.

– Пока что.

Он постарался показать своим видом, что этот ее страх совершенно безоснователен.

Но Майя знала лучше его и ушла на кухню ужинать. Погремела кастрюлями, открыла холодильник, достала овощей, порезала их и бросила на сковородку. Вжик, вжик, вжик, вжик! Она пыталась перестать плакать, перестать переставать плакать – даже это уже происходило десять тысяч раз. Катастроф нельзя избежать, но еще была привычка чувствовать голод. На кухне она пыталась, не обращая ни на что внимания, приготовить еду – в который уже раз. Что ж, и вот мы здесь.

После этого она стала избегать ряда розовых кустов, боясь, что подобное повторится. Но они, конечно, были отовсюду видны на том участке обрыва, что соседствовал с волнорезом. И они почти всегда были в цвету – в такое время розы выглядели потрясающе. А однажды, в таком же предвечернем свете, струящемся над Геллеспонтом, заставляя все, что находилось на западе, казаться несколько блеклым, непрозрачным в наступающей темноте, она уловила взглядом эти красные розы, хотя и шла по дамбе. И, видя с одной стороны пену на черной воде, а с другой – розы и возвышающуюся Одессу за ними, она остановилась – от чего-то, замеченного при двоении в глазах, от осознания того, что она оказалась – или почти оказалась – на грани эпифании. Она ощутила, как на нее давит некая огромная правда, находящаяся совсем рядом – или внутри нее, может, даже, внутри ее черепа, но не в мыслях, и давящая на ее твердую мозговую оболочку, – объясняющая все, и она, наконец, все понимает, в один миг…

Но эпифания никогда не проходила этот барьер. Одно лишь чувство, смутное, но сильное – а потом давление на разум спало и вечер принял свой привычный оловянный оттенок. Она пошла домой, ощущая, будто в груди у нее бушуют океаны и она готова взорваться от чего-то напоминающего то ли бессилие, то ли мучительную радость. Она снова рассказала Мишелю о случившемся, и он кивнул. Он знал название и для этого:

– Прескевю. Почти увиденное. У меня оно часто бывает, – сказал он с тайной грустью в глазах.

Но Майе внезапно показалось, что все его группы симптомов нужны лишь затем, чтобы скрыть то, что происходило с ней на самом деле. Иногда она приходила в сильное замешательство, иногда – думала, что понимала то, чего не существовало, иногда – что-то забывала, навсегда, иногда – пугалась до глубины души. И все это Мишель стремился облечь именами и заключить в свои квадраты.

Почти увиденное. Почти понятое. А потом – обратно в мир света и времени, где уже не оставалось ничего, кроме этого ощущения, и можно было лишь продолжать дальше. И она продолжала. Через несколько дней она уже не могла вспомнить этого чувства – помнила лишь то, как была напугана и как близка была к ощущению радости. Оно казалось странным, а потому легко забылось. Она просто жила в la vie quotidienne[50], заполняя ее работой, друзьями, гостями.

Среди последних были и Шарлотта с Ариадной, которые приехали из Мангалы, чтобы посовещаться с Майей по поводу ухудшающегося положения на Земле. Они вышли позавтракать у обрыва и обсудили тревоги, актуальные в Дорсе Бревиа. По сути, несмотря на то, что минойцы вышли из коалиции со «Свободным Марсом» из-за неприятия их попыток доминировать над внешними поселениями и не только, сейчас бревийцы пришли к мнению, что позиция Джеки по иммиграции была верна – по крайней мере, до некоторой степени.

– Это неправда, что Марс скоро достигнет своей максимальной численности населения, – сказала Шарлотта. – Тут они ошибаются. Мы можем затянуть пояса, увеличить компактность городов. А новые плавучие города в Северном море способны вместить немало людей – они даже показывают, сколько еще людей могли бы там у них жить. Плавучие города вполне самостоятельны и имеют влияние только на портовые города, в некотором смысле. Но и для новых портов есть место, по крайней мере в Северном море.

– И много места, – добавила Майя. Несмотря на вторжение Земли, ей не нравилось слушать антииммигрантские разговоры в какой-либо форме, даже в пересказе своих сторонников.

Но Шарлотта снова оказалась в исполнительном совете и уже много лет поддерживала тесную связь с Землей, поэтому она продолжала говорить:

– Дело не просто в цифрах. А в том, кто они такие, во что они верят. Проблемы ассимиляции становятся по-настоящему серьезными.

Майя кивнула.

– Я читала об этом с экрана.

– Да. Мы всеми способами пытались приобщить новоприбывших, но они только сбиваются в кучки, их никак нельзя разнять.

– Да, не получается.

– Но возникает столько проблем: шариат, бытовое насилие, стычки этнических банд, нападения иммигрантов на уроженцев – чаще всего мужчины нападают на женщин, но не всегда. Да и шайки молодых уроженцев отвечают тем же – донимают новых поселенцев и тому подобное. Это большая беда. И это притом, что иммиграция уже существенно ограниченна – по крайней мере, официально. Но ООН сердится на нас из-за этого и хочет отправлять больше людей. Так, пожалуй, мы станем чем-то вроде человеческой свалки и все, что мы здесь сделали, пропадет даром.

– Хм-м, – Майя покачала головой. Конечно, она знала об этой проблеме. Но ее печалила мысль, что сторонники вроде этих могли перейти на противоположную сторону лишь потому, что проблема усугубляется. – И все равно, что бы вы ни сделали, нужно считаться с ООН. Если вы запретите иммиграцию, а они все равно продолжат отправлять людей, то наш труд пропадет даром еще быстрее. Ведь так уже случалось с этими их вторжениями, верно? Лучше разрешить иммиграцию, сохранить ее в минимальном объеме, который будет удовлетворять ООН, и смириться с теми иммигрантами, что будут прилетать.

Две женщины печально кивнули. Они еще немного поели, глядя на свежую синеву утреннего моря.

– Есть еще одна проблема – экс-наднационалы, – сообщила Ариадна. – Они хотят сюда еще сильнее, чем те, кого отправляет ООН.

– Несомненно.

Майю ничуть не удивляло, что прежние наднационалы до сих пор сохраняли некоторое влияние на Земле. Конечно, им всем пришлось скопировать модель «Праксиса», чтобы выжить, и, претерпев столь существенные изменения в своей природе, они больше не походили на тоталитарные силы, стремящиеся захватить весь мир, но оставались большими и сильными, в них состояло много людей и вращалось много средств. Они по-прежнему хотели заниматься бизнесом, обеспечить своих членов. Стратегии, по которым они намеревались это сделать, иногда были достойны восхищения, иногда – нет: можно было сделать то, что людям было действительно нужно, более свежим и лучшим способом, или можно было играть, пытаться использовать какие-то преимущества, заострять внимание на ложных потребностях. Большинство экс-наднационалов, конечно, использовали смешанные стратегии, пытаясь стабилизировать сложившееся многообразие, как в свои старые капиталистические деньки. Но от этого стало лишь сложнее бороться с плохими стратегиями – ведь все применяли их на том или ином уровне. И теперь многие экс-наднационалы активно брались за марсианские программы, работая на земные правительства, – транспортировали людей, строили города, добывали полезные ископаемые, занимались промышленностью и торговлей. Иногда казалось, что эмиграция с Земли на Марс не прекратится, пока планеты не будут заполнены в равной степени, что, учитывая гипермальтузианское положение Земли, обернется для Марса катастрофой.