гнезд, а сегодня не одно или два — множество гнезд обступает меня со всех сторон.

Не слышно пения птиц, шума листьев. Тишина давит на уши.

Прислушиваюсь: как будто кто-то ворошит в мешке орехи. Это граб. Маленькие листочки его давно посохли, но не успели облететь. При ветре они теперь не шумят, как прежде, а издают этот сухой шорох. Листья на дикой яблоне порозовели, но еще не осыпались. Некоторые свернуты в трубки и обмотаны паутиной. Клейкие, красноватые листочки липы, падая, цепляются за кусты и стволы деревьев, лепятся к уцелевшим листьям и висят неподвижно, как самоубийцы. Кривые ракитки, тронутые осенью, пылают золотом. Осенние краски лежат повсюду: на каждом дереве, на каждом кусте, где погуще, где послабее. Только пшат стоит белый-белый. Он, как и человек, под старость седеет.

Умирает лес, но смерть эта не огорчает. Придет весна, лес снова зашумит молодой листвой, наполнится густым, веселым птичьим гомоном.

Песня, которая не умолкает

По утрам, едва подняв голову, я слышу одну и ту же песню. То цикада. Она поет о своей короткой, однодневной жизни.

Найти на огромном тутовом дереве маленькую цикаду не трудно. Она живет в трещине коры тутовника. Там могилы ее предков, там ее дом.

Я подхожу к стволу дерева и без труда нахожу певунью. Но это не та, которая пела вчера. Это дочь ее, мать успела передать ей и жизнь свою, и недопетую песнь.

У молодой цикады прозрачные, воздушные крылья, которые легко носят ее острое, длинное тело. У нее много сегодня дел: надо поесть, найти друга, насладиться жизнью и начать свою песню, чтобы завтра передать новой смене и жизнь, и песню…

На тутовом дереве пела цикада. Она пела о своей короткой жизни, полной неистребимой силы.

Соседи

У корня виноградной лозы кто-то обронил семя, и выросло деревцо. Пока оно росло и нуждалось в помощи, великодушная лоза не обижала его, делилась с ним и пищей, и водой.

Но вот дерево стало большим. У него теперь такие корни, что оно уже не просит пищи, а само берет сколько ему нужно.

Виноградная лоза потеснилась. Она привыкла в обыденной жизни обходиться малым, и того, что оставалось от забывчивости соседа, вполне хватало ей, чтобы в свой срок налить грузные кисти винограда сладчайшим соком.

Все бы хорошо, если бы дерево не отняло солнце у виноградного куста. Оно раскинуло над ним ветви, раскудрявило крону. Только скупые пятна света проникали теперь между листьями.

Тут уж лоза не выдержала, попросила соседа потесниться, не заслонять солнца. Дерево только усмехнулось и поплотнее сомкнуло над ней ветви.

Но проходил срок, и виноградная лоза снова радовала глаз новыми гроздьями — она ведь привыкла обходиться малым.

А дерево и сейчас растет без помех, безраздельно захватив солнце, но что-то никто не помнит, чтобы оно завязало на своих мощных ветвях хоть один плод.

Сосна

Она лежала на земле, будто прилегла отдохнуть. Поверженные ветви ее шевелились, были еще теплые…

Час тому назад сосна жила. Она стояла на опушке леса как-то особняком.

Вокруг нее просторно, пусто. Чуть подальше начинался лес: тесно белели тоненькими стволами сосенки и березки.

И было солнечно одинокой сосне. От привольной жизни сосна разрослась, подняла высоко голову, раскинула широкую крону. Только изредка нет-нет да находила на нее тоска: не с кем было перекинуться словом на своем лесном языке.

Буря нагрянула нежданно-негаданно. Лес неподалеку забушевал. Тоненькие сосенки и березки гнулись к земле, жалобно стонали, но не ломались. Еще теснее переплетая ветви, как бы взявшись за руки, они поддерживали друг друга. Только сосна на опушке с гулом рухнула. Ее не спасли ни толстый сильный ствол, ни мощные корни. В трудную минуту они не заменили локоть товарища…

…Сосна лежала на земле, будто прилегла отдохнуть. На свежем щербатом пне еще не просохла клейкая прозрачная смола.

Жила бы сосна в лесу, среди братьев и сестер, век бы простояла несокрушимо.

Ветка сирени

На моем столе в вазе стоит ветка сирени. Из окна через крыши соседних домов я вижу ржавые проталины за чертой города, голые, унылые склоны, даже снег на макушках деревьев в самом городе, а в комнате у меня весна.

Мой товарищ в долине, на километр ниже меня. Весна к нему приходит на добрые десять дней раньше, и каждый год он из щегольства приносит мне в горы кусочек своей весны. Я рад бесценному подарку: в моем доме товарищ, приносящий сирень из низовья, самый дорогой гость.

Все знают, недолговечна жизнь сирени в комнате: день-два покрасуется она в вазе, щедро одаряя людей свежестью, благоуханием, а там, глядишь, закрылись глазки крохотных цветов, побурели, завяли листья. И, как ни жаль сирени, нужно осторожно, чтобы не осыпались на пол цветы, вынести ее из комнаты.

Но я не спешу это делать. Я знаю одну хитрость: если заново подрезать ветку и опустить ее в горячую воду, сирень снова будет жить. Я проделываю это, и сирень оживает. Правда, ненадолго — вспыхнет и сгорит.

За моим окном вьется серебристая пряжа — пух тополя и одуванчиков, заметая белыми пушинками крыши домов, тротуары, аллеи скверов.

Весна пришла и к нам.

Теперь уже не трудно и самому достать свежую сирень, но я по-прежнему верен себе: раньше срока не выношу ее из комнаты.

Вот и сегодня. Я беру ветку увядающей сирени, подрезаю ее и опускаю в горячую воду…

Пусть сгорает моя сирень, не зная старости!

Лист кувшинки

Услышав мои шаги, лягушки шлепнулись в омут. Я подошел ближе. Как все непроточные воды, омут был недвижный, тихий, затянутый зеленой тиной. Только лягушки оживляли этот незавидный пейзаж здесь и там, задрав лупоглазые головы, готовые скрыться под ряску при малейшем шорохе.

Я рыболов. Мне нипочем ни захламленное дно, ни водоросли, затруднявшие мои шаги. Я иду, по пояс погруженный в омут. Что с того, что зуб на зуб не попадает? Я знаю: не замочив ног, не наловишь рыбы.

И вдруг я вижу: перечеркнув мертвую неподвижность, слегка покачиваясь, плывет по воде лист кувшинки. Вглядываюсь. Лист несется, увлекаемый светлой, прозрачной струей, бегущей посреди омута.

Я смотрю на эту струю, вижу чистое дно, обточенные камешки, шныряющих взад и вперед мальков, золотой песок. Смелее закидываю лесу в воду. Теперь я знаю: омут вовсе не омут, а речная заводь, где всегда хороший улов…

Вот если бы так, с упрямством рыболова, мы открывали в человеке эту светлую струю.

Комолая

В детстве, помнится, была у нас корова — тихая, комолая, без рогов. Каждый год на радость