Его пальцы уже нащупали ножку столика, когда спазм боли непередаваемой боли вырвался из недр его живота и скрутил Первого старейшину. Он зарыдал и негромко завыл. Завыл и от боли и от обиды разом. Спасение, пусть призрачное, но возможное, было всего-то на расстоянии вытянутой руки. Но он понял, что уже не сможет вытянуть руку. Тело больше не слушались Первого старейшину. Жизнь спазмами выталкивалась из него прочь, оставляя лишь холодное оцепенение и пульсирующую боль. Бушующий костер боли, что выжигал всё его нутро и подбирался к глотке. Он вновь попробовал закричать, но его рот издал лишь хрипящее бульканье, наполнившись соленой кровью.

Боль начала исчезать. Разум Шето уже не агонизировал. Он затухал. Его застилала мутная и вязкая пелена. Серый саван, который кто-то натягивал на его лицо, трогая ледяными руками. Рядом с ним раздался грохот упавшего тела и мутнеющим взором он взглянул в оказавшиеся прямо напротив остекленевшие глаза Арно Себеша. Сквозь них на Первого старейшину смотрела смерть.

Лиатна Себеш смотрела, как закутанный в серый саван труп её мужа укладывают в каменный саркофаг. Двое жрецов Моруфа, старый и молодой, читая нараспев заклятья ограждения духа, засыпали его пеплом из двух больших жаровен. В одной был прах сожжённого сегодня утром жертвенного быка, а в другой — личной одежды и оберегов покойного главы семейства. Людей вокруг было немного, человек двадцать, если не считать жрецов и плакальщиц, посыпавших под занудные завывания пеплом серые накидки собравшихся. Тут были только члены семьи, причем семьи со стороны её мужа. А вот всех тех многочисленных «друзей», которые так часто посещали раньше её приемы, словно ветром сдуло.

Да и сам саркофаг. Стыдно было смотреть на это дешевое убожество. Простой гранитный короб, который должны были укрыть такой же каменной плитой с нарисованным на ней покойником. Но на мрамор и резную крышку, которые были куда более уместны для последнего пристанища столь именитого и благородного человека, у них просто не было денег. Как и на траурный пир на тысячу гостей, и на шествия плакальщиц по городу, и на поминание с жертвоприношениями белоснежных быков во всех храмах Моруфа в городе.

Словно бы хоронили не Логофета торговли и главу рода, ведущего свою историю от самого Основания, а торгаша из сословия палинов, который чуток преуспел в жизни. Воистину, лучше было и не доживать до такого позора.

Хорошо хоть хватило на жертвенного быка. А то сожжения козы или овечки гордость Лиатны уж точно бы не пережила. Одним словом — убожество. Она была достойна того, чтобы похороны её мужа, проходили в согласии со всеми пышными традициями благородного сословия.

Старый жрец, со щеками, висящими словно брылья у пса, и родимым пятном на четверть лба, закончил посыпать тело пеплом. Отряхнув руки, он вышел чуть вперёд, опираясь при каждом шаге на край саркофага.

— Арно из рода Себешей, сын Беро и Айны, муж Лиатны, отец Эная и Айны, глава сего семейства и хозяин сих стен, завершил свой путь в мире живых, — голос жреца дрожал и срывался, то и дело выдавая нечто среднее, между свистом и хрипом. — Отныне ждёт его дух дорога длиною в месяц. Пройдет он через три черных реки, воды которых пенятся от крови убитых, и через четыре поля из пепла, дабы представ пред Владыкой теней, великим Моруфом Утешителем, обрел он вечный покой в царствии его. Ибо каждому мертвому надлежит познать вечное спокойствие.

Жрец замолчал. Юный послушник достал большую чашу из серебра и влил в нее воды из кувшина. Старик поводил над ней руками, бормоча под нос ритуальные слова, а потом кинул туда щепотку пепла, влил сохраненной жертвенной крови из одного флакона и уксуса из другого.

— В сей месяц, пока длится путь духа, всем ближним родным его надлежит соблюдать обряд утешения, — продолжил он. — В сером ходить им положено, не вкушать сладкого, не пить вина и не придаваться увеселением, дабы дух, чувствуя скорбь близких своих, был покоен, не цеплялся за мир наш и не сбивался со своего пути, превращаясь в вечно проклятое умертвие, что отринув жизнь, не смогло познать истинной смерти. Таков закон Моруфа и таков закон людей! Чтим мы их. Так примите же обед скорби и утешений!

Сказав это, он пошел к родственникам усопшего. Теперь каждому предстояло пригубить немного ритуального напитка. Когда трясущиеся морщинистые руки поднесли серебряную чашу к лицу Лиатны, она не колеблясь сделала небольшой глоток, покорно опустив глаза. На вкус питьё было примерзким и вдове безумно хотелось выплюнуть эту гадость, но выпить его требовал ритуал, а у Лиатны Себеш всегда хорошо получалось сохранять приличия.

— Принимаю скорбь и молю Моруфа об утешении для моего навечно возлюбленного мужа Арно, — проговорила она тихим смиренным голосом. Длинный палец жреца окунулся во флакон с кровью и провел линию по её лбу и щекам.

Следующим испить пепельно-кровавой воды предстояло её сыну, Энаю. Новому главе рода Себешей.

В свои четырнадцать он всё ещё выглядел ребенком. Худой, бледный, со слишком длинными руками и вытянутым лицом, на котором едва виднелась тонкая полоска бесцветных губ и небольшой нос. Только глаза у него были огромными, как и у всех Себешей. Но в сочетании с болезненной худобой, они придавали её сыну не обаяние или красоту, как когда-то давно у его отца, а делали его похожим на совсем маленького мальчика.

— Прими скорбь и утешь ею усопшего, — проговорил подошедший жрец, но Энай даже не пошевелился. Он так стоял, теребя в руках край траурной накидки, беззвучно перебирая губами.

Лиатна слегка подтолкнула сына локтем к жрецу. Словно вырванный из забытья толчком, он встрепенулся и, шагнув вперед, отпил из чаши.

— Принимаю скорбь и горечь по ушедшему к теням отцу. Да сделает Моруф путь его легким и наградит забвением.

Хотя голос мальчика уже сломался, став ниже и грубее, в нём все ещё чувствовались детские нотки. Лиатна беззвучно вздохнула. Меньше чем через год его ждало совершеннолетие, а вместе с ним — и уже настоящий, а не формальный статус главы рода Себешей. Со всеми вытекающими из него обязанностями.

И как этот бедный тихий мальчик, что коротал время между частыми болезнями в компании библиотечных свитков, сможет справиться со всем тем бесконечным потоком проблем и бедствий, что сыпался на них, она просто не представляла. А меж тем, в этих хрупких ладошках лежала теперь судьба всего их рода. В ладошках, которые и меч то никогда не держали.

Лиатна даже подумала, что может ей стоит попробовать найти себе нового мужа, за оставшиеся до совершеннолетия сына несколько месяцев. В свои тридцать шесть и имея двоих детей, она была хороша собой, образованна, опытна в самых разных вопросах, да и родословная у неё была более чем прекрасной. Вот только с приданным в виде непомерных долгов и заложенных земель на все её прелести вряд ли бы нашелся хоть один приличный охотник.

Проклятые, проклятые долги. Вспомнив о них, она вновь почувствовала подступающую к горлу горечь. Как Арно мог с ней так поступить? Как он мог умереть вот так, оставив её со всеми этими проблемами? Да ещё и умереть одновременно с Шето Тайвишем, чье покровительство так долго держало в узде всю эту толпу кровопийц-кредиторов. Без него они точно разорвут её на части. Подождут положенный месяц, дабы соблюсти столь милые каждому ларгесу традиции, и разорвут.