После Эная жрец протянул чашу стоявшей рядом с ним шестнадцатилетней девушке, Айне.

— Смиренно принимаю скорбь по усопшему отцу. Пусть мои слезы облегчают его путь, — проговорила она, отхлебнув из чаши.

Лиатна просто не могла смотреть на свою дочь без гордости. Даже такая, потерянная и заплаканная, она лучилась здоровьем и красотой. Воистину, боги вложили именно в неё всю материнскую силу чрева Лиатны, бесстыдно обделив Эная. Но Лиатна была этому даже рада. Ведь Айна выросла истинной красавицей.

С её фигуры скульпторы могли смело брать мерки для храмовой статуи Меркары. Всё в ней излучало женственность и подчинялось идеальным пропорциям. Длинные крепкие ноги переходили в широкие бедра с полными ягодицами, а над тонкой талией и плоским животом, поднималась пышная грудь. Руки были тонки и изящны, ну а лицо… оно и вовсе было истинным даром богини. Над изящным подбородком располагались пухлые губы, обычно чуть приоткрытые и обнажающие белые ровные зубы. Чуть вздернутый нос, с немного широкими ноздрями и тонкой переносицей. И как венец — огромные родовые глаза Себешей в черном пожаре густых ресниц, под тонкими линиями бровей. И хотя яркий черный водопад шелковых волос, падающий на плечи и лопатки, сейчас скрывала накидка, даже несколько выбившихся из неё локонов позволяли судить, насколько они были прекрасны.

Лиатна всегда и более чем заслуженно считала себя красивой женщиной, но даже во времена самого расцвета своей молодости, он не могла сравниться с дочерью, которая быстро превратилась в жемчужину не только их рода, но и всего Кадифа. И от этого ей тоже делалось больно.

К ней, как к первой красавице столицы, должны были свататься толпы чудесных юношей из благородных семей. Её должны были обожать и боготворить, а еë родителей — заваливать всевозможными дарами, дабы снискать их расположение. Но родовые долги, словно проказа, отпугивали всех приличных женихов от еë бедной девочки. В свои шестнадцать Айна успела побывать обещанной лишь этому мерзкому старику Мирдо Мантаришу. А тот, будто мало было им позора, ещё и сбежал от неё, неудачно попытавшись стать новым алатрейским предстоятелем.

Конечно, сама Айна была скорее рада такому исходу. Да и можно ли было её в этом винить? Лиатну и саму выворачивало наизнанку от одной мысли, что её прекрасной дочери придется проводить ночи, раздвигая ноги перед этим жирным вонючим стариком до тех пор, пока он не издохнет или пока его стручок не завянет окончательно.

Вот только Мантариш вполне мог спасти их семью от этой бесконечной долговой удавки, что с каждым днем становилась всё туже и туже, а после смерти Арно и вовсе грозила их задушить. Удачный брак был для них шансом на спасение. Но вместо брака, с Айной обошлись как с обычной шлюхой. С которой, к тому же, ещё и не расплатились. И теперь в глазах благородных семейств её бедная девочка была все равно что порченной. Даже для младшего сына из побочной ветви, первая красавица города не казалась привлекательной женой. Воистину жестокость богов порою бывает просто безграничной.

Чаша пошла дальше по рядам и каждый из гостей говорил какую-нибудь ритуальную чушь, получая взамен мазок крови. Жрецу не потребовалось много времени, чтобы обойти всех, а потом вернуться к каменному саркофагу. Влив немного траурной воды в рот покойного логофета торговли, он окропил её остатками усыпальницу, и, кинув в жаровню ворох кедровых веток, подал жест окончания обряда, проведя ладонями над телом. В склеп тут же вошли четверо рабов, которые без особого труда водрузили крышку на саркофаг. Увидев намалеванный на ней портрет, что так слабо походил на её живого мужа, Лиатна чуть поморщилась и опустила взгляд. Смотреть на это дешëвое убожество у неё просто не было сил.

— Моруф Милосердный, Путеводник и Утешитель, проведи сего мужа из рода Себешей к владениям своим и облегчи путь его, — продрожав эти слова, жрец поставил жаровню поверх саркофага и кинул в неё маленькую тряпичную куклу — символ духа, освободившегося от плоти.

Покинув склеп, спрятанный в глубинах внутреннего сада, гости направились в дом, где в обеденной зале их ждала весьма скромная, особенно по меркам ларгесов, прощальная трапеза. К некоторому облегчению Лиатны, похоронные обычаи и не требовали разнообразия и изысков в блюдах. Ведь иначе можно было завлечь назад дух усопшего. Так что правила приличия сегодня неплохо прикрывали их бедственное положение.

Да и среди пришедших на последние проводы Арно Себеша всё равно не было хоть одной значимой персоны. Все до одного близкие и не очень родственнички её покойного муженька, которые и в лучшие годы не особенно то её жаловали, а потому Лиатна и не стала тратиться, обойдясь лишь самым скромным набором приемлемых для похорон блюд. Больше всего на свете вдове хотелось, чтобы этот день поскорее закончился, а чем меньше будет угощений на столе, тем меньше за ним просидят гости.

Её расчеты подтвердились весьма скоро — не прошло и часа, как плохо скрывающие разочарование Себеши потянулись к выходу, а через два часа ушел и последний из них — двоюродный дед её покойного мужа, который до последнего изводил Лиатну навязчивой болтовней про детство Арно.

Проводив его и выслушав дежурную белиберду про сожаления и вечную поддержку, она вернулась обратно в трапезную. По традиции сегодня ей надлежало держать строгий пост и при гостях она, само собой, не могла позволить себе никакой еды кроме пресных лепешек. Лиатна всегда была хорошей женой, а теперь планировала стать ещё и хорошей и добродетельной вдовой. Хотя бы в глазах кадифского общества.

Критически осмотрев стол, она скинула серую накидку и села в высокое, обитое медвежьей шкурой кресло, которое обычно занимал её муж. Несмотря на скромность предложенных угощений, гости не оставили даже лепешки. Все подносы с мясом, овощами, фруктами и лифартой были разве что не вылизаны.

Взяв со стола серебряный колокольчик, она дважды с силой его тряхнула. Вскоре одна из дверей открылась и в зал вошел смуглый, почти коричневый низенький старик, с выбритой головой и седой бородкой, свисавшей под большим орлиным носом.

— Чего изволите, хозяйка? Можно ли приступать к уборке?

— Чуть позже, Урпа. Скажи, осталось ли у нас какая-нибудь готовая еда? Хоть что-то сытное?

На мгновение ей показалось, что раб неодобрительно скривил рот. Она пристально посмотрела на старика, но извечная маска услужливости оставалась непроницаемой. Урпашати, как звали его полностью, был старшим рабом в этом доме. Он стал им ещё до того, как она Арно взял Лиатну в жёны и для неё этот старый айберин всегда казался такой же неотъемлемой частью дома, как бассейн в саду, или витые колонны с нарисованными на них змеями в обеденном зале. Сколько она его помнила, он всегда был вежлив, расторопен, учтив и сдержан. Вот только Лиатне с самых первых днейказалось, что где-то в глубине души, в своих самых потаенных глубинах, где прятался истинный Урпа, этот раб её ненавидит или даже презирает.

Возможно за излишнюю строгость с рабами, или за то, как она скандалила с Арно, а может и из-за долгов, которые её стараниями и вправду несколько подросли. Нет, конечно, он никогда не давал повода обвинить его в этом. Все семнадцать лет, что она носила фамилию Себешей, он всегда слушался её беспрекословно и ни разу не посмел ей перечить. И все же странное чувство, что ей плюют в спину когда она отворачивалась, не покидало Лиатну. Вот и сейчас, она чувствовала, что этот человек и желает ей скорой и, желательно, болезненной смерти.