– Да чтобы нагадить мне, конечно! Я вышвырнул его из долины, а уж он скорее помер бы, чем безропотно принял поражение. Где, вы говорите, это письмо, мистер де Салис?

Он секунду помедлил.

– Я отдал его окружному инспектору.

Я знал, что ничего он никому не отдавал. Томас хотел наехать на меня со своими вопросами еще до того, как инспектор даже узнает, что я вернулся в долину. Он не мог не думать о своей невестке, о своих племянниках и племянницах и был достаточно умен, чтобы вообразить, как можно использовать это письмо.

– Оно у вас в кармане, верно? – предположил я, продолжая улыбаться ему. – Не волнуйтесь, бога ради, я не собираюсь угрожать вам пистолетом, чтобы заполучить его. Да и пистолета у меня нет. К тому же меня не волнует, что вы собираетесь делать с этим письмом. Покажите его окружному инспектору, пусть делает с ним что хочет. Я буду все отрицать, и пусть инспектор действует на свое усмотрение. И какое теперь это может иметь значение? Имеет значение лишь то, что я не убивал Хью Макгоуана, и никто на этом свете не сможет доказать противного.

– Хватит. – Томас смотрел на меня непроницаемым взглядом из-за стекол очков.

Последовала пауза – мы оба думали, что сказать дальше.

– Мистер де Салис, – заговорил я, исполненный решимости закрепить мою победу, упрочив его доверие ко мне, – прошу вас не сомневаться в том, что я пекусь о благополучии Сары так, как если бы она была моей женой, и хочу сделать все, что в моих силах, чтобы ей и детям было хорошо. Дайте мне шанс доказать мои добрые намерения, и клянусь – вы не пожалеете. Можем мы пожать друг другу руки и стать союзниками? – Он медлил, но тут я добавил: – Надеюсь, вы не ставите мне в вину то, что я имею смелость защищать мою страну перед англичанином вашего происхождения?

И тут он протянул мне руку.

– Нет, конечно, – ровным голосом произнес он. – Каждый вправе иметь свое мнение. Что ж, если мы оба желаем Саре и детям всего наилучшего, то наш союз, безусловно, дело нужное. А теперь, если вы меня извините, я пойду в свой номер приходить в себя после поездки. Нед, может быть, ты зайдешь ко мне на несколько минут перед ужином?

– Да, дядя Томас, – отозвался Нед от окна.

Я и забыл, что он сидел там и слышал весь наш разговор. Парень по-прежнему смотрел на открытую газету на столе, но, когда дверь закрылась, глянул на меня.

– Боюсь, твой дядя думает, что я человек бессердечный, – сообщил я ему, улыбаясь. – Но я был бы лжецом, если бы говорил, что огорчен смертью Макгоуана, правда?

Он промолчал. Вечернее солнце косыми лучами высветило черты его лица, и я обратил внимание, что глаза у него удивительного серо-голубого цвета.

Вот то сходство, которое я отмечал и раньше, но никогда не опознавал.

– Нед, господи боже, как же ты похож на своего деда! – воскликнул я, прежде чем успел подумать, что не стоило бы этого делать, и он улыбнулся мне улыбкой старого лорда де Салиса, и я с трудом сдержал дрожь.

1

Я не смогу забыть тот день, когда узнал об убийстве Хью Макгоуана.

Долгое время этот человек не вызывал у меня иных чувств, кроме презрения и ненависти, но то потрясение, которое я испытал, узнав о его смерти, разбудило более старые воспоминания. Хотя я и пытался их прогнать, мне это не удалось. В моей памяти всплыли его первые дни в Кашельмаре. Вот он сказал моему отцу: «Поедем-ка прогуляемся верхом, только мальчика на сей раз оставь дома». Это было, когда он горел нетерпением и не обращал внимания, что я здесь и слышу каждое его слово.

Но отец ответил: «В субботу по утрам я всегда выезжаю с Недом. Отправляйся один, если тебя не устраивает его общество».

Все говорят, будто мой отец во всем соглашался с Макгоуаном, но это не так. И еще утверждают, что ничто не могло нарушить спокойствия Макгоуана, что он был холоден и неколебим, как кусок мрамора, но и это не так. Я видел, как его бросило в краску, когда мой отец отчитал его. Хью посмотрел на меня, и я заметил его смущение и растерянность.

– Хорошо, – произнес он наконец. – Мы поедем все вместе.

Но я, конечно, тут же обратился к отцу и в глубокой скорби сообщил ему, что не желаю общества мистера Макгоуана в такой драгоценной для меня утренней субботней прогулке.

Это смутило Макгоуана еще сильнее. Помню, как он переминался с ноги на ногу, словно ждал, что мой отец исправит ситуацию, но, когда тот промолчал, Макгоуан стал спасать положение сам.

– Нед, извини, – сказал он, – мне нужно было обсудить с твоим отцом кое-какие дела, и я подумал, что тебе будет скучно с нами, но дела могут и подождать. Надеюсь, ты поедешь.

Однако я и это не проглотил. Дети всегда чувствуют обман.

Отец присел на корточки рядом со мной, заглянул мне в глаза:

– Мистер Макгоуан не хотел тебя обидеть. Он просто сказал не подумав. Мы все, бывает, грешим этим, так что не обижайся на него теперь, когда Хью извинился. Поехали, а то утро закончится, а мы так нигде и не успеем побывать.

Тем вечером Макгоуан попытался загладить свою вину. Он дал мне несколько картинок для моего альбома, рассказывал о Шотландии, хотя все слова у него быстро кончились. Хью не умел общаться с детьми, и, хотя пытался наладить со мной контакт, его застенчивость мешала этому.

Никто не вспоминает, что Макгоуан был застенчив, хотя моя мать говорит, что он был замкнутый, никогда не упоминал о своей семье или о прошлом. Узнать что-нибудь о нем или подружиться с ним было чрезвычайно трудно. Вот почему, я думаю, он, сблизившись с моим отцом, держался за него до конца. Все твердят, что его влекли отцовские деньги, но за этим стояло нечто большее. Мой отец был полной противоположностью Макгоуана – красивый, обаятельный, привлекательный, и Хью сначала был польщен его дружбой, а потом и благодарен за нее. Его преданность отцу была неизбежной в тех обстоятельствах, а его ревность к моей матери стала естественным следствием этого несгибаемого восхищения.

Люди говорят, что отец находился целиком во власти Макгоуана, но на самом деле Макгоуан был порабощен в гораздо большей мере, чем в это готовы поверить. Еще все часто выражают недоумение – не могут понять, что отец нашел в этом человеке, хотя мне это очевидно. Макгоуан физически был весьма крепким, а сила в сочетании с резким, проницательным умом создают такую ауру власти, которой отец не смог противиться. «Он был сильный человек», – часто говорил отец о моем деде, и я видел, что идея силы очаровывает его. Возможно, это оттого, что сам он был мягким и грубость силы, чуждая его мирной натуре, притягивала его очарованием неизвестного.