Это их тронуло, к чему я и стремился.

– Бедняга Нед, – выдохнул дядя Дэвид. – Досталось тебе.

– Пожалуй, мы должны дать Драммонду шанс, – согласился дядя Томас. – По крайней мере, это он заслужил. Но ему нужно вести себя чертовски осторожно с твоей матерью, иначе Сару ждут проблемы, когда она подаст на развод.

– Все это ужасно неприятно, – добавил дядя Дэвид. – Для детей, я хочу сказать. Господь милостивый, представляешь, что скажет Маделин? А она непременно сообщит, что нравственное благополучие детей под угрозой.

– Не могу поверить, что тетя Маделин ляпнет такую глупость. – Я снова вышел за рамки приличия. – Четверо детей живут под присмотром пьяного извращенца, и всем наплевать, но когда они попадают в руки матери, лучшей матери в мире, хотя она и спит с мужчиной, не обвенчавшись с ним, тогда их нравственное благополучие оказывается под угрозой.

Это, естественно, вызвало вспышку. Оба вскочили на ноги, и, хотя дядя Дэвид начал было: «Мой дорогой Нед…» – дядя Томас перекричал его:

– Послушай, такое поведение совершенно неприемлемо! Мне жаль, но это так. Тебе тринадцать с половиной, и ты уже должен знать, что дети твоего возраста обязаны говорить на приличном языке, общаясь со старшими. Понимаю, ты расстроен и все эти события для тебя очень тяжелы, но ты ничего не добьешься грубостью. Это неправда, что никого не волновала неподходящая для детей среда в Кашельмаре как до, так и после твоего отъезда в Америку. Маделин, Дэвид и я очень беспокоились, и, если бы Сара не решила вернуться, мы бы наверняка обратились в Канцлерский суд, чтобы он назначил опекунов над детьми. Это позволило бы изъять их из Кашельмары под опеку назначенных лиц. Мы не пошли на это по единственной причине: твой отец – помнишь ты это или нет – предан детям, и мы не могли решить, что больше повредит им: остаться в Кашельмаре или уехать оттуда.

– Вы могли бы отправить их в Америку к моей матери!

– Вот уж этого мы точно не могли! Твой отец обратился бы в суд, и, поверь мне, ни один судья не дал бы согласия на отправку детей за границу к беглянке-жене, живущей во грехе.

– Но…

– Не прерывай меня. И ты, Дэвид, не прерывай. Послушай, Нед. Мы все знаем, что твой отец в настоящее время не способен воспитывать детей. Но ведь судья может прийти к выводу, что и твоя мать не годится для роли воспитателя, а ты, кажется, никак не хочешь понять этого. Я не утверждаю, что он придет к такому выводу, а только говорю – может прийти. Вот почему важно уладить все эти семейные проблемы в кругу семьи, без привлечения суда. Пожалуйста, не думай, будто мы не сочувствуем твоей матери. Это не так. Мы на ее стороне и считаем, что твой отец обошелся с ней безобразно. Но ты должен понять, что и она не чиста, как свежий снег, и есть много людей – и не последняя из них твоя тетушка Маделин, – которые могут справедливо осуждать твою мать за связь с Драммондом. Я понятно выразился?

– Для нас самое главное – благополучие всех вас, всех детей, – добавил дядя Дэвид. – Мы хотим делать все только вам во благо, но иногда так трудно понять, что пойдет во благо, а что нет. Порой я в равной степени злюсь и на Патрика, и на Сару. Меня расстраивает, что дети страдают из-за родителей, которые не могут вести себя подобающим образом.

После паузы я заявил:

– Я просто хочу вернуться домой. И больше ничего. Хочу увезти домой мать.

Тогда они и сообщили мне, что на следующий день отправятся в Кашельмару, чтобы забрать моего отца в Англию – лечить от пьянства. Как только он уедет, мать сможет вернуться домой с детьми.

Мои сестры и брат приехали в отель днем ранее вместе с дядей Дэвидом, Нэнни и новой гувернанткой мисс Камерон. Прежде я ее не видел, но Нэнни знал всю жизнь, и встретиться с ней снова было так же волнительно, как встретиться с Джоном, Элеонорой и Джейн.

Когда они приехали, я ждал их в холле отеля, и первой я увидел Нэнни, появившуюся из экипажа. Нэнни была невысокая и энергичная, всегда надевала вдовий чепец и десяток нижних юбок из фланели. Чепец носила в память о муже, который погиб на Крымской войне. Они провели в браке всего две недели, а потом ее дорогого и незабвенного отправили послужить стране, и Нэнни в двадцать один год овдовела. Мысль о повторном браке приводила ее в ужас («Негоже это, и дорогая королева первая со мной согласилась бы»), и, хотя теперь я начинаю сомневаться в том, что такое отношение Нэнни к браку характеризовало ее мужа с положительной стороны, в мои детские годы ее поведение казалось в высшей степени благородным.

Нэнни всей душой верила, что поступать всегда нужно правильно. По ее представлению, «правильное» включало хорошие манеры и преданность, десять заповедей и Британскую империю, а исключало всех иностранцев (в том числе и ирландцев), спиритизм и Армию спасения. Объяснение ее неизменного присутствия в Кашельмаре кроется в том, что она для себя решила: ее миссия в жизни – воспитание четырех несчастных английских детей, обреченных не по их вине жить среди дикарей. Но она всегда до самозабвения оставалась предана моей матери, притом что мать была не англичанкой. Когда же стало ясно, что мать собирается остаться в Америке, Нэнни первая встала на ее защиту.

«Настанет день – и она вернется, – твердила она. – Помяни мои слова». А когда я продолжал огорчаться, она вопрошала: «Неужели ты думаешь, мать уехала бы, если бы здесь не оставалась я, чтобы уберечь вас, невинных овечек, от пороков мира?» Тогда я понятия не имел, о каких пороках она говорила, но знал: Нэнни нас никогда не покинет. Это было бы «неправильно». Как выразилась бы сама Нэнни, это было бы совсем «негоже».

– Нэнни! – закричал я, когда она живо выпрыгнула из экипажа, и бросился к ней, обнял, оторвал от земли.

– Помилосердствуй! – взвизгнула Нэнни, чьи нижние юбки вспорхнули. – Ну ты стал и верзила – настоящий майский шест!

Особым ростом я не отличался, но мне было приятно слышать ее слова.

– Как я рад снова тебя видеть! – воскликнул я, крутанув ее еще раз.

– Боже! – охнула Нэнни. – Какой ужасный американский акцент!

Темноволосая голова высунулась из окна экипажа.

– Нед! – завопил мой брат Джон. – Нед, мне уже десять – один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять!

– Привет, Джон! – радостно закричал я ему в ответ. – Значит, ты теперь математик!

– Сначала леди, Джонни, – быстро сказала Нэнни. – Не спеши выходить! Иди сюда, Элеонора.

Я совсем забыл, какая Элеонора хорошенькая, а теперь заметил: она стала еще красивее. Светлые волосы в кудряшках, огромные фиалковые глаза и лицо в форме сердечка.

– Элеонора! – воскликнул я, восхищенно целуя ее в ожидании привычного потока слов, но, к моему удивлению, она ничего не сказала – закрыла лицо руками и расплакалась.

– Ну-ну, детка. – Нэнни обняла ее, а увидев мой испуг, успокаивающе добавила: – Она переволновалась. В последнее время была как натянутая струна. Джонни, помоги выйти Джейн.