Многоножка замерла в ожидании. Я обратил внимание, что она остановилась в самом центре поля, на зеленой нулевой дате, которая также символизировала Теотиуакан — ведь доска отображала и карту мира. Прошло тридцать секунд. Малютка тащился вперед, еле перебирая лапками, желая уйти подальше от своей убийцы. Ему не должно быть очень больно, подумал я, скорее — ужасно холодно. Две минуты спустя он добрался до дальней стороны черного квадранта, где упал навзничь, как опрокинутая маленькая статуэтка. Кроха все еще мог сжимать и разжимать кулачки, но вскоре яд парализует его полностью. Многоножка приблизилась к нему, на сей раз почти не таясь, неторопливо постукивая коготками, — так неспешно двигаются весла галеона. Она осторожно ощупала обезьянку своими щетинистыми рожками, протягивая их как можно дальше. Потом сколопендра обвилась вокруг жертвы. Окоченевшее тельце перевернулось, но пальчики сжали две членистые ножки в попытке оттолкнуть противника. Сражались два маленьких существа, но сцена представлялась гигантской, словно мы наблюдали реальную схватку святого Георгия с драконом.

Самец обезьянки закричал. Писк такой высоты трудно уловить, как скрежет алмазного резца по стеклу. Это был негромкий звук, но такой пронзительный, что я подумал: его услышали Хун Шок со товарищи во дворе, а на другом конце города — 14 Раненый, казалось, вопль предсмертного ужаса разнесся далеко за всеми пустынями в Ише, на Северном полюсе и на Марсе. Прошло сто четыре биения, стекло треснуло, крик смолк. Тонкий скрип повторился, потом прервался навсегда. Рот обезьянки раскрывался беззвучно, губы натянулись, обнажив крошечные зубы. Три тысячи биений спустя ее тельце изнутри начали распирать пищеварительные соки, но она все еще подергивалась. Многоножка приступила к трапезе, ее маленькие челюсти и щупальца двигались вдоль трупика то в одну, то в другую сторону — так ребенок объедает кукурузный початок, членистоногое безъязычно облизывало его, напитывая студенистой слюной. Многоножки неаккуратные едоки, и вскоре тело обезьянки покрыла слизь и под ним собралась целая лужица. Шестьдесят тысяч биений спустя энзимы многоножки в основном разложили мышцы и внутренние органы жертвы — теперь останки больше походили на шкурку, наполненную водой, чем на еще недавно живое существо. Многоножка вгрызлась в основание шеи, потом через мягкий череп пробралась в мозг, а оттуда назад в туловище. Мы наблюдали эту сцену в удушающей тишине. Зрачки Кох настолько расширились, что карие радужки напоминали венчик вокруг солнца во время затмения. Прожорливая сколопендра быстрыми, точными движениями перевернула добычу, повадки выдавали в ней опытного охотника и мясника, челюсти работали хватко. Она принялась обрабатывать обезьяний желудок. По моим оценкам, всего за час и сорок минут от обезьянки остались клочок шерсти и зубы.

Я мельком взглянул на Кох. Одним глазом она смотрела на меня, другой не сводила с многоножки. Опа, подумал я. Разговаривать с косым человеком — не самое приятное занятие. Но в отличие от людей, страдающих страбизмом, Кох могла поворачивать зрачки независимо друг от друга. Я снова уставился на доску. Целую вечность ничего не происходило. Мы словно окаменели на своих местах. Я решил, что наступил финал трагедии на игровом поле, но Кох вдруг вздрогнула. Я оглянулся. Вокруг ничего не изменилось. Но… С победительницей творилось что-то странное…

Многоножка напряглась, словно чувствуя приближение врагов. Она затрясла головогрудью, ринулась вправо, влево, дважды щелкнула челюстями. Потом, ударившись в панику, побежала по часовой стрелке, затем в обратном направлении, через красную землю, желтую землю, из восьмого б’ак’туна метнулась в черную землю, устремилась назад через белую и желтую, на сей раз далеко-далеко, в тринадцатый б’ак’тун, назад, вперед, туда-сюда, снова и снова пересекая зону настоящего времени, пока наконец не остановилась в центре северного квадранта, на 14 Ночи. Там она стала крутиться на месте против часовой стрелки. Мне на ум сразу пришло: спятила. На двадцать восьмом развороте многоножка будто приняла какое-то решение и замерла с поднятым хвостом. Ее рожки подрагивали, ножки молотили по доске со сверхъестественной быстротой. Согласно ишианской пословице, человек двигается быстрее всего, когда его охватывает предсмертная дрожь.

Членистоногое сделало четыре осторожных шага на север, потом шесть медленных шажков на юго-восток и застыло в ячейке, которая вместе с цифровыми камнями указывала на 12 Движение, 5 Бирюзы в седьмом к’атуне двенадцатого б’ак’туна, 2 декабря 1773 года. Тогда произошло землетрясение, разрушившее Антигуа, в то время — столицу Никарагуа. Стоит ли говорить об этом госпоже? Или Кох уже знает? Я решил не предпринимать ничего по собственному почину. Многоножка снова двинулась вперед, прихрамывая на своих сорока двух ногах. Наконец она добралась до 2 Этц’наба, 1 К’анк’ина, 2 Бритвы, 1 Желтореберника — это в двух днях от даты конца.

Сегодняшний обед не пошел на пользу сколопендре. Она явно отравилась. Может, обезьянку специально чем-то покормили. Многоножка корчилась, извивалась, вытягивалась, перекидывалась через спину, затем шлепнулась на живот. Она укусила себя в основание левой восемнадцатой ноги. Сквозь ее экзоскелет проступили клочья белого мяса. С шипов полетели брызги, когда страдалица выпустила в воздух нейротоксины. Она снова перевернулась через спину, принялась рвать себя когтями. В середине ее спины открылся шов, который становился все шире, кутикула раскрывалась сегмент за сегментом. Многоножка линяла.

Членистоногие меняют оболочку, совершая перистальтические движения. Линяющий паук похож на руку того, кто пытается освободиться от перчатки без помощи второй руки. Насекомые обычно срывают с себя по куску зараз. Многоножки вытягиваются, как нога человека, желающего сбросить тапочек. Обычно после линьки существо предстает во всей красе и в полном обмундировании, если можно так выразиться, и считается, что оно родилось заново. Помню, моя мать (или мать Чакала) говорила, что если бы мы могли менять кожу, то жили бы вечно.

Но эта многоножка линяла, не будучи готовой к этому. Под тем экзоскелетом, который она сбрасывала, не было нового, только голое мясо, испускающее пузырьки гемолимфы. Бедолага просто заживо сдирала с себя кожу. Она корчилась и ударялась о камень, агонизируя. Чешуйки ее хитиновой оболочки отделялись и падали на поле вместе с кусками белого мяса, прилипшего к ним. Брюшные части двух последних сегментов сперва сокращались, а потом отвалились, но их кусочки продолжали шевелиться — и я увидел, что это маленькие существа. Личинки? Нет, в стороны бросились сотни прозрачно-белых многоножек, похожих на стружки кокосового ореха, которыми в прежние дни посыпали мороженое. Я когда-то читал, что сколопендра откладывает яйца, но это относилось к иной разновидности. Детки злосчастной многоножки ползали, разбегались, корчились, собирались вокруг клочков мяса своей матери, засасывали сукровицу. Наконец та свернулась колечком и принялась глодать себя, пока не превратилась в осклизлый клубок, замерший на 9 Черепе 11 Ветра в белом квадранте доски. Двигались только ее рожки, выписывая в воздухе неторопливые восьмерки. Еще через тысячу биений успокоились и детки. С неба спустились пальцы Кох. Ее ногти сомкнулись на покалеченной многоножке, подняли ее — она была неподвижна, как подвяленный кусок бекона, — и Кох на ее место положила опаловый бегунок. Она счистила останки обезьянки и многоножки чистой тряпицей из хлопчатника. Карлица протянула глиняную шкатулку. Кох завернула ошметки в тряпицу, положила сверток в шкатулку и произнесла краткую фразу на двух языках. Пингвиниха унесла шкатулку, должно быть, для почетного захоронения. Прежде чем я понял, что она делает, Кох успела убрать крупные стоячие камни и начала раскладывать черепа, то есть камушки, по ячейкам, в которых побывали оба существа, вслух ведя счет на древнем языке. Ее манипуляции длились долго, и мне приходилось напоминать себе, что она двигается с обычной скоростью, просто я думаю быстрее.