борьбы в верхушке ВКП(б) один к одному переносилась в Коминтерн, где троцкистов в качестве главной жертвы сменили «правые уклонисты», якобы пытавшиеся вернуть компартии в лоно предательской социал-демократии.

Как правило, эти люди входили в руководство компартий, которые работали в наиболее благополучных странах западного мира — США, Великобритании, Швейцарии, Чехословакии, Австрии. Их обвиняли в превознесении норм и правил буржуазной демократии, пропаганде мирного «врастания» своих стран в социализм, от них требовали публичных покаяний и исключения нераскаявшихся. Трудно себе представить, что столь масштабная кампания, растянувшаяся на полтора года, могла быть результатом инициативы снизу. Сталину, которого вполне устраивала роль «отсутствующего режиссера», на крутых поворотах партийной и коминтерновской истории приходилось показывать свое лицо. Ситуацию в КПГ обостряло то, что бывшие лидеры партии Брандлер и Тальгеймер смогли улизнуть из Москвы и возвратились к политической деятельности в Германии, несмотря на грозные требования Исполкома немедленно вернуться обратно, поскольку они были переведены в ряды ВКП(б)[1552].

В отсутствие Бухарина, решившего не прерывать свой отпуск, Президиум ИККИ оформил сталинские «рекомендации» в форму постановления. Очевидно, Молотов недооценил остроту вопроса и поэтому не появился на заседании. Первую скрипку сыграл Куусинен, заявивший, что Тельман совершил не преступление, а ошибку, он не пытался скрыть скандал, а просто выжидал удобного момента для того, чтобы познакомить с состоянием дел в гамбургской организации все партийное руководство. Такое объяснение выглядело достаточно комично, что наложило свой отпечаток на результаты голосования. Трое из срочно прибывших из Берлина членов партийного руководства проголосовали против дезавуирования решения об отставке (Эверт, Пик и Эберлейн), трое поддержали Исполком (Геккерт, Ульбрихт и Реммеле)[1553]. Такой раскол уже никак нельзя было списать на «происки фракционных групп» — в дело пришлось вмешаться самому Сталину.

Личное письмо вождя ВКП(б) только что вернувшемуся на свой пост вождю КПГ выглядело как отеческое внушение или индульгенция, выданная после имевшего место недоразумения. Оно содержало лишь легкие упреки: «Я думаю, что из этого обстоятельства нужно извлечь урок. Во избежание могущих произойти в будущем недоразумений, необходимо изменить метод работы в руководящих органах так, чтобы не было впредь жалоб на отсутствие коллегиальности»[1554]. Можно не сомневаться, что отныне Тельман понимал, чьей милостью ему удалось сохранить свое место в руководстве германской компартии.

В то время как сталинские кадры в Коминтерне вели активную организационную работу, ориентируя не только КПГ, но и другие легальные компартии на исключение «правых уклонистов», Бухарин, все еще признанный лидер международного коммунистического движения, выбрал тактику бойкота. Вернувшись из отпуска, он перестал работать в «Правде» и ИККИ, будучи уверенным в том, что его рано или поздно позовут обратно. Примерно так же несколькими годами ранее рассуждали и Троцкий, и Зиновьев. Своим соратникам Бухарин оказал медвежью услугу, оставив их один на один с мощным аппаратом, который к концу 1928 года провел всю подготовительную работу для появления на авансцене первых лиц.

Сталин демонстрировал совершенно иное отношение к кадрам, в том числе и коминтерновским, нежели Бухарин. Об это свидетельствует его письмо Мануильскому, появившееся в разгар борьбы с «правыми». Генсек действовал согласно правилу «бей своих, чтобы чужие боялись». Его адресат выразил озабоченность в связи со слухами об отзыве с работы Неймана, который отличался беспринципным интриганством, нес ответственность за поражение кантонского восстания в Китае, а по возвращении в Берлин стал серым кардиналом при Тельмане, используя аппаратную неопытность партийного вождя[1555].

Сталин мог бы ограничиться опровержением слухов, т. е. успокоить своего верного последователя. Вместо этого он набросился на Мануильского с упреками: «Откуда ты взял это несуществующее „предложение“, какие кумушки снабдили тебя информацией? Не странно ли, что при полной возможности информировать друг друга из первых рук, ты предпочитаешь пользоваться самыми невероятными слухами насчет „поворота назад“, „изменения курса“ и т. д. Была попытка (только попытка) со стороны одного члена делегации ВКП поставить вопрос о снятии Неймана. Мы потребовали материалов, и так как материалов не оказалось, попытка была похоронена. Вот и все»[1556].

Но эта тирада отнюдь не заключала в себе «вот и все». Речь шла о Бухарине, попытка которого добиться изгнания Неймана взамен на очередные уступки со своей стороны провалилась[1557]. Разматывая клубок домыслов, Сталин посчитал их источником близкого друга Неймана Ломинадзе, который тоже получил нелицеприятную характеристику: «Ломинадзе принадлежит к числу тех товарищей, которые слышат звон, да не знают, откуда он». И далее автор письма переходил к скрытым угрозам: «Или, может быть, ты взял эту „информацию“ у германских примиренцев? Поздравляю тебя с хорошей компанией, в которую ты, так сказать, попал. Старайся больше не попадать в такую компанию…»[1558] Очевидно, настроение у Мануильского после прочтения этих строк явно испортилось, и он, получив наглядный урок в вопросах иерархии, дисциплины и подчинения, больше никогда не решался «информироваться» у вождя в таком панибратском ключе.

Впрочем, самому вождю было позволено все. В ходе чистки коминтерновского аппарата в конце 1929 года Б. А. Васильев, заведовавший кадровой работой в ИККИ, привел любопытный факт: год назад, во время ноябрьского пленума ЦК ВКП(б), он свел двух членов Президиума ИККИ, считавшихся «бухаринцами» (это были Серра и Эмбер-Дро) со Сталиным. В ходе краткой встречи была предпринята попытка добиться примирения сторон. Ввиду того, что кампания против «правого уклона» в ВКП(б) только набирала обороты, иностранцы выразили желание, чтобы такая же осторожность была проявлена и по отношению к остальным партиям Коминтерна. В ответ их собеседник «рассмеялся и сказал, что это — чистейшая чепуха, что они не понимают разницы между ВКП(б) и европейскими коммунистическими партиями»[1559]. Очевидно, иностранцы не заметили злых ноток в этом смехе, поскольку сочли его признанием того, что Сталин бессилен справиться с правыми элементами в рядах собственной партии. Однако вскоре им был преподан совершенно иной урок.

На заседании Президиума ИККИ, состоявшемся 19 декабря 1928 года, Сталин появился лично, сопровождаемый Молотовым. Хотя на повестке дня стоял вопрос о «правом уклоне» в КПГ, ни для кого не было секретом, что дисциплинарные меры коснутся и «примиренцев» — тех функционеров немецкой партии, которые высказывались за ее консолидацию, против расколов и отсечений [вспомним, что еще во время Шестого конгресса Молотов писал вождю, что «Клара будирует», требуя разрешения германского вопроса на заседании делегаций ВКП(б) и КПГ]. Вопрос о новой фазе внутрипартийных чисток в Коминтерне приобрел международное звучание. Ссылаясь на этот факт, Клара Цеткин высказалась за созыв чрезвычайного пленума ИККИ. Но ее поддержал лишь швейцарец Эмбер-Дро.

Соломон Абрамович Лозовский

1927

[РГАСПИ.