«Узнав, в основном из иностранной прессы, об избрании Романова наследником, он (Андропов. — Н.3.) забил тревогу. Хотя он сам метил в наследники, но принадлежал в Политбюро по возрасту к старикам и у него очень болезненно проходил этот «синдром старчества». Из-за абсолютной неуязвимости Романова в этой области он преувеличивал его права на брежневское наследство. Андропов не мог с ним схватиться в прямом поединке, на уровне бюрократических интриг, потому что из-за своей работы в тайной полиции механически выбывал из кандидатов в наследники, а Романова опекали самые влиятельные члены Политбюро. Андропов ненавидел также эти бесконечные шутки насчёт причастности Романова к царскому дому Романовых, они тоже, хоть и косвенно, но подтверждали права ленинградского секретаря на кремлёвский престол. И Андропов решил эту неуместную шутку проиграть в реальной судьбе Григория Романова.

Дело в том, что дочь Григория Романова выходила замуж. Натурально, дочка Романова и предположить не могла, что начальник Комитета госбезопасности СССР примет такое горячее участие в этом сугубо семейном торжестве… Эту свадьбу устраивал не сам Романов (он был разведён с женой), а его охрана, целый отряд ленинградских кагебешников. Романов, как человек, привыкший жить без помпы, придя на банкет в честь свадьбы своей дочери, неожиданно заметил на столах роскошный сервиз, который он, не будучи специалистом по фарфору, не сумел оценить по достоинству. Он был человек в основном невежественный и не мог отличить фарфор, выпущенный пять лет назад на Ленинградской фабрике, от фарфора, изготовленного двести лет назад на Её величества Императорском фарфоровом заводе в Петербурге. Тем более не мог он догадаться, что именно в этом изящном сервизе, расставленном на банкетных столах на свадьбе его дочери, таится угроза его политической карьере.

Он сел за стол, и празднество началось. Когда веселье было в полном разгаре и гости уже порядком подвыпили, один из кагебешных чинов, лично знакомый Романову, швырнул чашку об пол, подражая давно забытому старинному русскому обычаю пожелания счастья молодым. К нему присоединились остальные гости, и скоро пол был усеян осколками фарфора, к великому неудовольствию Романова, который, даже не предполагая, что это был за фарфор, тем не менее инстинктивно опасался, как истинный ленинградец, слишком буйной гульбы и ухарских жестов, да и не любил портить добро зазря.

И менее всего он мог связать известный анекдот о нём, как о прямом наследнике царского дома Романовых, с фарфоровым сервизом, который, как выяснилось наутро после свадьбы, принадлежал одному из представителей дома Романовых, а именно императрице Екатерине Великой, и был позаимствован на время высокого торжества в семье партийного босса Ленинграда Романова прямо из Эрмитажа, знаменитой художественной сокровищницы Советского Союза. Директор Эрмитажа Борис Пиотровский, прозванный сотрудниками за чрезвычайную угодливость перед высшим начальством «Чего изволите?», выдал, по распоряжению КГБ, бесценный сервиз безропотно, но только не из музейной экспозиции, как писали американские газеты, а из запасников Эрмитажа (обеденный сервиз Екатерины Великой состоял из тысячи предметов, а на выставке находилось обычно не больше сотни). Кстати, Борис Пиотровский, к своему шестидесятилетию в 1972 году не получил страстно ожидаемого им Героя Социалистического Труда, зато к семидесятилетию — получил, в том числе за проявленную им накануне свадьбы у дочери Романова расторопность.

Андропов постарался, чтобы сведения об аристократических замашках Романова просочились в Кремль и за границу. И там, и здесь вопрос о Романове как о самом вероятном наследнике Брежнева, снимается с повестки дня. В Кремле реакция, правда, оказалось несколько иной, чем планировал Андропов. Сначала все были искренне возмущены такими «фарфоровыми амбициями» Романова. Брежнев, например, держал у себя в кабинете фарфоровую вазу со своим собственным изображением — самое большее, что он мог себе позволить. Моральный пурист Суслов сгоряча объявил Романову выговор, однако что-то его смущало в этом деле. Во всяком случае, Романов сумел как-то защититься и что-то объяснить и не был изгнан из Политбюро, как на это замахивался Андропов, планируя операцию «Обеденный сервиз Екатерины Великой». Тут опять его подвела нечуткость к нюансам, к оттенкам, к живой фактуре человеческого характера.

Видит Бог, Романов невиновен в этом деле, и всё говорит в его пользу, включая его принципиальное невежество — он не мог затребовать из Эрмитажа именно обеденный сервиз Екатерины Великой, потому что не знал с абсолютной точностью о наличии именно этого набора в Эрмитаже, да ещё в его запасниках. И вообще для него что фарфоровый сервиз под стеклянным музейным колпаком, что пейзаж Моне или маска Тутанхамона — было всё едино, всё это укладывалось в скучное понятие «музей», куда он время от времени сопровождал официальные делегации иностранцев.

История, навязанная Андроповым Романову, слишком не вязалась с натурой Романова, карикатурила её. Однако, хотя Романов остался в Политбюро, Андропов своего добился: он не был переведён в Москву и выпал из официальных наследников Брежнева и даже Косыгина. В Москве Романов оказался спустя несколько лет, уже при Андропове, когда идеологические единомышленники перестали быть политическими конкурентами: Андропов остро нуждался в сторонниках его несталинского курса, таких, как Федорчук, Алиев, Романов. Каждый из них доказал свою эффективность в местах, где правил жёстко и круто: Федорчук на Украине, Алиев в Азербайджане, Романов в Ленинграде. У Романова, к тому же, было дополнительное преимущество перед остальными андроповскими протеже, учитывая его печальный опыт с екатерининским сервизом. Короче всего это преимущество можно охарактеризовать поговоркой: за одного битого двух небитых дают. «Битость» Романова была верным залогом его холопьей верности Андропову: незаслуженная порка с точки зрения крепостного этикета Кремля пошла ему на пользу.