Это утверждение казалось таким же неверным, как и раньше, однако девиз утешил его. Он снова надел браслет и натянул кольчужные перчатки. Потом вынул меч и направился к ступенькам. Миг спустя он присоединился к Борсу и остальным северянам в стальном клине. Борс захохотал при виде его, а Тангейзер от души обругал его в ответ. По команде Старки они забрались на каменную кручу, приведя в смятение отряд Зирхли Нефера, толпящийся у пролома, после чего объединенные ланги Германии и Англии ринулись в общую свалку.

* * *

Вскоре после полудня, и в страшной спешке, всех служителей госпиталя «Сакра Инфермерия» собрали в прачечной, и Карла слушала, как фра Лазаро передает приказ великого магистра: все раненые, которые еще способны передвигаться, обязаны отправиться на стены в помощь защитникам, и как можно быстрее.

Поскольку госпиталь давно уже принимал только тех пациентов, которые лишились конечностей или получили другие, не менее тяжкие увечья, этот приказ был встречен минутой недоверчивой тишины. Судя по выражению в глазах Лазаро, по сероватой бледности его лица, он вполне разделял общее смущение, но он получил приказ непосредственно от Ла Валлетта и уже как-то успел с ним свыкнуться. Никто особенно не ждал, что раненые бросятся в битву, но их требовалось одеть в шлемы и красные накидки — это было особенно важно, — после чего расставить по стенам, чтобы у Великого турка создалось впечатление, будто у христиан гораздо больше войска, чем предполагалось. Сотни женщин и детей уже стояли с копьями в рядах солдат. Сражаться до последней капли крови — это отныне не просто слова. Всем присутствовавшим в прачечной было приказано подготовить добровольцев и помочь им добраться до стен.

Лазаро попросил Карлу остаться рядом с ним, пока он будет объявлять приказ в главной палате, поскольку ее присутствие, сказал он, вдохновит людей сильнее, чем его слова. Та готовность, с какой покалеченные люди пытались подняться с постелей, тронула их обоих почти до слез, а когда они повторили слова великого магистра для раненых, сплошным ковром устилающих площадь и даже прилегающие к ней улицы, ответ людей был таким же скорым. Пока собирали обмундирование, Лазаро сдерживал порывы добровольцев, чтобы сохранить какое-то подобие порядка, поскольку волнение грозило обессилить их раньше, чем они окажутся на месте. Карла с Ампаро были в числе тех, кого отправили собирать шлемы, и вот здесь, а не во время речи, чувства нахлынули на Карлу.

Они с Ампаро обогнули арсенал, и Карла оказалась перед курганом ничьих стальных шлемов. Их были тысячи, сложенные у стены в кучу, которая была в три раза выше ее роста, будто бы это был какой-нибудь грубый языческий памятник павшим. Многие шлемы были во вмятинах, испачканные кровью, стаи жирных синих мух с гудением кружились над кучей, словно оберегая это омерзительное сокровище. В госпитале Карла привыкла видеть перед собой вереницу несчастных людей, но она не задумывалась о чудовищности потерь, наглядно представленной здесь. За горой шлемов в таком же огромном количестве были сложены копья и короткие мечи. Пара монахов прикатила двухколесную тачку, которую они помогли наполнить до краев грохочущими доспехами и оружием. Монахи покатили тачку в сторону площади. Когда Ампаро, безмолвная и лишившаяся силы духа, хотела пойти за ними, Карла взяла ее за руку и удержала.

— Ампаро, Матиас собирается уехать с острова этой ночью. — Она сомневалась, что эта ночь настанет, но сейчас было как раз подходящее время сообщить о грядущем побеге.

Ампаро подняла на нее глаза.

— Как?

— У него есть лодка, спрятана где-то на берегу, и он проведет нас через турецкие позиции. Ты ведь была бы рада поехать с нами обратно в Италию, домой?

— С Тангейзером? И с тобой? Ну конечно! — Она начала было улыбаться, но в итоге нахмурилась. — А что будет с Бураком?

— Тебе нужно спросить у Матиаса.

— Бурак не сможет отправиться с нами?

У Карлы не хватило духу покачать головой.

— Тебе нужно спросить Матиаса.

Ампаро развернулась и побежала к конюшням. Карла хотела броситься за ней, но затем рассудила, что Ампаро будет в большей безопасности в конюшне, чем рядом с местом сражения. И она хотя бы будет точно знать, где ее искать. Карла вернулась в госпиталь, чтобы помочь собраться отряду увечных и хромых.

Несмотря на их рвение, большинство калек так и не добрались до места боевых действий, многих разве что можно было перенести туда на носилках и плашмя уложить в пролом. Несколько человек умерли от одного только усилия, потребовавшегося им, чтобы встать, — ослабленный организм не выдерживал напряжения, и они падали там, где стояли. Других подвели легкие, настолько истерзанные дымом, что они так и не смогли подняться. Те, у кого были серьезные ожоги, а таких было множество, вообще не могли пошевелиться. Тем не менее набралось приблизительно три сотни или около того добровольцев, достаточно крепких, чтобы как-то передвигаться. Они помогали друг другу натянуть накидки и перебирали шлемы, подыскивая подходящий размер. Они перевязывали кушаками и поясами недавно зашитые раны. Они делали себе костыли, используя древка копий, лопаты, обломки досок, оставшихся от разрушенных домов. Они висли друг на друге, на монахах и хирургах, поддерживавших их. Они проделывали все это без суеты, с практической основательностью крестьян и простых солдат. В своих испачканных кровью, измятых шлемах и алых накидках с нашитым на груди белым латинским крестом они были похожи на останки разгромленной армии крестоносцев, восставших из могил Утремера, либо на аллегорию безграничной глупости. Молодой мальтиец, из-за ожогов лишившийся зрения, схватил Карлу за руку. Он отпрянул и стал умолять о прощении, когда понял, что перед ним женщина. Он напомнил ей ее первого пациента в этом госпитале, Анжелу, человека без лица и без рук. Она сама взяла юношу за руку.

Батальон увечных выступил с госпитальной площади, и Лазаро повел их прямо туда, где ревели пушки. Он начал петь на простую мелодию псалом Давида высоким, чистым, дрожащим голосом, который надрывал Карле сердце. Еще один монах подхватил песню, вторя Лазаро октавой ниже, третий присоединился контрапунктом, за ним четвертый, пятый; это пение, похожее на пение херувимов, подняло дух раненых и повлекло их вперед, навстречу последней битве.

Город рушился вокруг них, пока они шли. То тут, то там падала стена, когда ядро, выпущенное из турецких кулеврин, достигало цели. Под обломками осталось несколько человек из этой ковыляющей процессии, но никто не дрогнул. Карла видела, как какие-то пожилые женщины, когда они проходили мимо, упали на колени, они плакали, причитали, прижимали к растрескавшимся сморщенным губам распятия, четки и иконы с изображениями святых. Время от времени кто-нибудь из несчастных оступался и падал, когда его раны давали о себе знать, иногда он поднимался, иногда оставался лежать, но монахи из госпиталя — теперь точно такие же, как и их собратья, монахи-воины — не замедляли хода, не прерывали пения, потому что и они шли и пели ради спасения Священной Религии.

Они достигли участка искореженной земли на границе того, что некогда было городом, и перед их глазами развернулась картина исходящего криками безумия.