Тангейзер ничего не возразил. Если Людовико согласится, Тангейзер вернется еще до зари и перережет ему горло, но у монаха не было причин принимать предложение Карлы.

— Что-то я не слышу возражений от нашего галантного жениха, — заметил Людовико.

— Карла зря сотрясает воздух, я не стану этого делать, — ответил Тангейзер. — Дай нам время, чтобы мы могли прийти к решению.

— Как пожелаете, но поторопитесь. Несчастному Никодиму плохо.

Тангейзер взглянул на Борса и заговорил негромко:

— Любое сопротивление — самоубийство. Пока мы живы, возможно всякое.

— А если эта змея перережет нам глотки? — проворчал Борс.

— Если бы он хотел именно этого, то уже сделал бы. У него на нас другие виды, и в этом наш шанс на спасение.

Борс поморщился, розовый косой шрам дернулся от гнева.

— После всего, что было, мне как-то обидно умирать в камере пыток.

— Сейчас неподходящий момент спрашивать, доверишься ли ты мне, я понимаю, — сказал Тангейзер. — Но все-таки?

Борс кивнул.

— А когда я тебе не доверялся?

Тангейзер взял Карлу за запястья и притянул к себе. Ее лицо бледнело во мраке.

— Чтобы выяснить, что у него в рукаве, мы должны разыгрывать одну карту за другой, — сказал он. — Но не отчаивайтесь. Если у нас и имеется одно преимущество, оно достаточно велико. Людовико любит вас.

Карла заморгала, не уверенная, что поняла его.

— Не пытайтесь блефовать. Не пытайтесь перехитрить его или разоблачить его интриги и игры. Вы проиграете. Просто будьте искренней с самой собой, не важно, как он будет угрожать расправиться со всеми нами, не важно, как жесток он будет по отношению к нам. — Он видел, что она дрогнула, и сжал ее руки. — Исход всего зависит от вас, вы это понимаете?

Карла кивнула, все еще сомневающаяся, но Тангейзер знал, она все поймет по обстоятельствам.

Он отпустил ее и повернулся к Ампаро. Из всех четверых она, кажется, была испугана меньше остальных. Как и в ту ночь в форте Сент-Эльмо, при свете кузнечного горна, он ощутил, что те страдания, какие Ампаро пережила в детстве — в чем бы они ни заключались, — были настолько велики, что теперь она стала невосприимчивой к любым угрозам. Ее блестящие глаза взглянули на него, и, как и раньше, у Тангейзера возникло ощущение, будто бы она видит только его, а не того, кем он казался, не того, кем мог бы стать, или того, кого видел в нем весь остальной мир. И он знал, что никто больше не посмотрит на него так, что он никогда больше не встретит подобной любви, что это она женщина всей его жизни, а он не осмеливался признаться в этом даже себе самому. Тангейзер прижал ее к себе в крепком объятии, потому что знал: ей нужны будут утешительные воспоминания об этом объятии.

— Ампаро, — сказал он, — они используют тебя в качестве своего главного оружия. — Карла приглушенно вскрикнула в испуге. Тангейзер не обратил на нее внимания. Следующие слова застревали у него в горле, потому что ему никогда еще не было так стыдно. — И я не смогу тебя защитить. Пообещай мне, что ты все вытерпишь.

Ампаро секунду глядела ему в глаза, и даже в темноте ее глаза были ясными и блестящими, полными бесконечной любви, которой он не заслуживал.

Она сказала:

— Соловей счастлив.

Горло его сжалось, он подавил волну чувств, нахлынувшую на него, откуда — он и сам не знал. Он поцеловал Ампаро в губы, и она растворилась в его объятиях. Но он отпустил ее и тут же отвернулся, иначе он лишился бы всей своей рассудительности, выхватил бы меч и ринулся бы в коридор, обрекая на гибель всех их. Он заговорил с Людовико, надеясь, что голос его прозвучит достаточно твердо.

— Мы сложим оружие, только когда дойдем до блокгауза, не раньше.

— Очень хорошо, — согласился Людовико.

Тангейзер поглядел на товарищей.

— Бодритесь, — произнес он.

* * *

Они двинулись по коридору, целясь в зловещую дыру в потолке, пока не миновали ее. Людовико исчез. Они тащили Никодима, поддерживая его с обеих сторон; голова грека качалась в такт шагам, он был без сознания. Они пронесли его под решеткой и занесли в блокгауз.

Из бойниц на трех обращенных к ним углах на них было нацелено пять аркебуз. Если в планах у Людовико бойня — пусть лучше все случится здесь, а не в темном коридоре, тогда они хотя бы погибнут, глядя перед смертью на звезды над головой. Но негодяи не стали стрелять. Тангейзер с Борсом положили ружья и клинки на пол. Никодим очнулся от обморока, и Борс закинул его руку себе на плечо. Они возвращались обратно в город, который так недавно покинули.

Людовико с когортой своих единомышленников взяли их в кольцо. Монах был в рясе Религии и безоружен — лишнее подтверждение того грандиозного безумия, каким полыхали его глаза. По бокам от них шли три рыцаря Религии в полном наборе доспехов — позор для ордена! Один был Бруно Марра, которого Тангейзер почти не знал, второй, судя по внешности, тоже был из Итальянского ланга. А третьим оказался Эскобар де Корро, с которым Тангейзер сталкивался во время захвата мыса Виселиц.

Кроме них задержанных сопровождали еще четверо: два джентльмена удачи из Мессины, Тассо и Понти, один испанский tercio по имени Ремигио, а последним был доверенный слуга Людовико, Анаклето.

Анаклето не сводил взгляда своего единственного глаза с Ампаро, и кровь в Тангейзере закипела, он снова усилием воли подавил приступ ярости, чтобы не прикончить одноглазого юнца тут же на месте. Он подумал, не спросить ли, кто выдал их, но сейчас в этом не было смысла. Монах, без сомнения, расскажет ему обо всем в свое время. Тангейзер вынул из кармана письмо, каким снабдил его Старки несколькими неделями раньше и которое он хранил в оберже как раз на такой случай. Широким жестом, выдававшим его уверенность в бесполезности этого действия, Тангейзер протянул письмо Людовико.

— Вот наш passe porte в Мдину, подписанный братом Оливером Старки. Этот документ доказывает, что мы не дезертиры.

Людовико взял письмо. Не ломая печати, он передал его Анаклето.

— Я внимательнейшим образом изучу его в свое время, — заверил Людовико.

— Ты ставишь свою власть выше власти великого магистра? — возмутилась Карла.

Людовико взглянул на нее и склонил голову.

— В делах инквизиции у великого магистра нет никакой власти.

Тангейзер взглядом дал Карле понять, что в этом нет смысла, но она не обратила на него внимания. Губы ее побелели, она не могла скрыть своего презрения. Тангейзер увидел ее в совершенно новом свете. Он и не думал, что она способна на такой гнев.

— Тогда скажи мне, — продолжала Карла, — мы арестованы как дезертиры или еретики? Или же ты признаешь, что если здесь и есть предатель, то только ты один?

— Все эти вопросы тоже будут прояснены в свое время и в своем месте. А пока что будет лучше, если все помолчат, — сказал Людовико.