всемилостивое величество, у меня больше нет сил выносить свои муки. Единственное оставшееся мне спасение — в том, чтобы покинуть этот город, и я приказал перевезти себя в Николаев. Не знаю, что станет со мной.

Твой самый преданный и самый благодарный подданный»{1029}.

20. Последние годы

(1791–1796)

Будьте уверены, я останусь неизменной и буду учить стойкости других; измениться может кто угодно, только не я.

Екатерина II — Фридриху Мельхиору Гримму

Екатерина получила известие о смерти Потемкина 12 октября. Той ночью она не спала и в половине второго села писать Гримму:

«Вчера в меня угодил еще один ужасный, сбивающий с ног удар. К шести часам пополудни курьер привез мне необычайно печальное известие о том, что зеница ока моего, мой друг и почти что мой идол, князь Потемкин-Таврический, умер после почти месяца болезни в Молдавии! Вы не имеете понятия, как я страдаю: помимо прекрасного сердца, он имел редкую способность понимать и необыкновенную широту души; его устремления всегда были возвышенными; он был очень человечным, всегда осведомленным, исключительно милым и неизменно полным идей; ни один человек не имел такого дара остроумия и таких знаний, как он; во время войны проявился его военный талант, так как он не проиграл ни одного сражения ни на суше, ни на море. Никому в мире не подходила меньше роль ведомого, чем ему. Он также имел особый дар выбирать людей.

Одним словом, это был государственный человек — ив планах, и в их осуществлении; он был привязан ко мне и страстью, и усердием; он ругался и злился, когда считал, что человек мог сделать что-то лучше, чем сделал. С возрастом, накапливая опыт, он исправлял свои недостатки; когда три месяца назад он приезжал, я сказала генералу Зубову, что заметила эти перемены, и что у него уже нет тех недостатков, которые привыкли видеть в нем люди. Не оказалось ли то, что я заметила, к сожалению, пророческим? Но его самым редкостным качеством было мужество сердца, ума и души, что сильно выделяло его из остального человечества, а это означало, что мы прекрасно понимали друг друга и могли позволить тем, кто понимает меньше, болтать сколько угодно о том, что содержится в их сердцах. Я считаю князя Потемкина великим человеком, который не осуществил и половины того, что было в его силах»{1030}.

Екатерина рыдала несколько дней. «Кем я могу заменить Потемкина? — горько жаловалась она Храповицкому. — Он был настоящим дворянином, умным человеком, его невозможно было подкупить. Никто не способен занять его место. Кто бы мог подумать, что Чернышев и другие старики переживут его? А теперь все, как улитки, начнут высовывать свои головы»{1031}.

В Яссы отправился граф Безбородко, добровольно вызвавшись вести мирные переговоры. Храповицкий считал это неумным шагом, так как понимал: Платон Зубов использует отсутствие Безбородко, чтобы усилить собственное влияние. Екатерина не заблуждалась — смерть Потемкина оставила ее осиротевшей как в политическом, так и в личном плане.

«Смерть князя Потемкина жестко потрясла меня! Все заботы рухнули на меня тяжким бременем. Прошу вас молиться за меня — потому что, в конце концов, все должно двигаться заведенным порядком. Но только подумайте: у меня остался князь Вяземский, который буквально заговаривается последние два года, а во флоте — граф Чернышев, который этой весной перенес апоплексический удар, но снова отправился в поход. И они живы, в то время как человек, обещавший жить долго, ушел от меня!»{1032}

Екатерине необходимо было собрать вокруг себя новую команду, как она сделала, едва став императрицей. Но как ее умение выбирать, так и доступные ей человеческие ресурсы пришли в упадок. Даже она сама еще не до конца представляла себе размеры этой потери:

«О мой Бог! Я сейчас превратилась в мадам Изобретательницу. Снова я вынуждена обучать под себя людей, и начать наверняка придется с обоих Зубовых — самых многообещающих. Но старшему идет двадцать четвертый год, а младшему едва исполнилось двадцать. Тем не менее, они духовные и восприимчивые люди, старший имеет уже начальные познания, все в его голове складывается замечательно упорядоченно, и он действительно добрая душа»{1033}.

«Добрая душа» быстро осваивал преимущества нового положения, связанного со слабостью императрицы, стараясь захватить максимум власти, в то время как Екатерина едва ли в состоянии была заметить, что происходит. Храповицкий хорошо понимал ситуацию, и отныне в его дневнике появляются записи, свидетельствующие о нелюбви и недоверии к Зубову.

Даже теперь не возникло и вопроса о привлечении сына императрицы к делам государства: много лет назад она решила, что Павел совершенно не подходит для этой задачи. В годы, последовавшие за смертью Потемкина, пропасть между матерью и сыном стала еще шире. Если раньше Павел регулярно обедал с императрицей и посещал вечерние собрания в Эрмитаже, теперь он приходил только по особым случаям — когда действительно не имел выбора, — предпочитая оставаться в Павловске или Гатчине, где проводил время в обучении личной армии. Екатерина считала эти военные учения безвредным, если даже не слегка нелепым хобби — похоже, она не боялась, что когда-нибудь Павел поднимет свои войска против нее.

Первые месяцы после тяжелой утраты настроение Екатерины было непредсказуемым. В некоторые дни казалось, что императрица исполняет свои обязанности вполне нормально, но порой она вдруг начинала заливаться слезами и не могла с собой справиться. Например, в именины, двадцать четвертого ноября, она сначала чувствовала себя достаточно хорошо. Ей сделали прическу, надели чепец — но внезапно она почувствовала дурноту и поняла, что не в состоянии перенести выход к публике. Она расплакалась и не пошла ни в церковь, ни на обед, ни на бал,