в очень тесной компании, вечера за круглым столом в Бриллиантовой комнате, где мы играли в секретаря или рассматривали гравюры, весьма неспешно смягчали его отношение ко мне»{1041}.

Екатерину сразу же покорила принцесса Луиза. Она сказала Храповицкому: «Невозможно увидеть ее и не быть очарованным ею»{1042}. 3 ноября во дворце состоялся прием для депутатов польской Конфедерации, во время которого юная принцесса Бадена стояла возле трона. Джон Паркинсон, преподаватель из Оксфорда, выступавший компаньоном молодого Эдварда Уилбрема-Бутла во время его большого турне по Европе, смог получить доступ на эту церемонию через каналы доктора Роджерса и оставил записи своих наблюдений:

«Императрица заняла трон, стоявший под балдахином из красного бархата; корона, держава и скипетр лежали на столике возле нее. [Депутатов] было всего шестеро, но в польской одежде не больше двоих-троих. Они вошли через дверь напротив трона в сопровождении соответствующего количества офицеров и все вместе очень низко поклонились Ее величеству — сначала от двери, а потом еще два или три раза, пока шли до середины зала. Один из них, Браницкий, по-польски обратился к императрице с речью, произнося ее очень внятным, мужественным голосом… Ее величество сидела с благородным и властным видом, держа в правой руке веер… Граф Остерман по-русски ответил от имени императрицы — но настолько тихо, что если бы его речь была произнесена по-английски, я бы ее тоже не понял… Граф Остерман, не рискуя довериться своей памяти, держал листок с записью речи в шляпе, к которой постоянно обращал взор… Как только ответ закончился, польские депутаты вслед за Браницким с поклонами приблизились к трону, чтобы передать благодарственное письмо, которое было им вверено, и поцеловать руку императрицы, после чего отошли тем же путем, каким пришли, пятясь и без конца кланяясь. Тогда императрица покинула трон, поддерживаемая, как и при усаживании, обер-шталмейстером Нарышкиным»{1043}.

Вечером принцессы посетили пьесу в Эрмитажном театре — как и Паркинсон, который описал протокол вечера и некоторых участников:

«Великий князь, великая княгиня и юные баденские принцессы, прибывшие в воскресенье вечером, вошли раньше императрицы и заняли свои места по одну сторону. При их появлении все встали. Великий князь имеет очень невзрачную внешность. Великая княгиня — крупная женщина, кажется, соблюдает этикет и при этом обладает чувством юмора… Сопровождавший императрицу мистер Зубов сел рядом с ней, но я не разглядел ни его, ни обоих великих князей, пока они не двинулись на выход. Когда вошла императрица, все встали и продолжали стоять, пока она не села. Тогда великий князь показал пример, и все сели вслед за ним»{1044}.

Великий князь Павел сразу же одобрил принцессу Луизу, а Александр некоторое время продолжал стесняться — едва ли это удивительно, учитывая, что все глаза были направлены на него и все гадали, понравится ли ему девочка и когда. Седьмого декабря Екатерина сообщила Гримму, что Александр начинает «понемножку влюбляться»{1045} в Луизу. Короче, он стал делать то, чего от него ждали, и из воспоминаний принцессы о происходившем тогда ясно, что она тоже подчинилась:

«Однажды вечером, примерно через шесть недель после моего приезда, когда мы сидели за круглым столом в Бриллиантовой комнате и всей компанией рисовали, великий князь Александр подтолкнул ко мне записку, которую только что написал и в которой сообщал, что его родители разрешили ему сказать мне, что он меня любит. Он спросил, могу ли я принять выражения его приязни и вернуть их, и может ли он надеяться, что я найду свое счастье, выйдя за него замуж.

Я ответила утвердительно таким же способом — на обрывке бумаги, добавив, что я послушна желанию, которое выразили мои родители, послав меня сюда. После этого мы считались помолвленными, и ко мне приставили преподавателя русского языка и учителя религии»{1046}.

В воскресенье 12 декабря Александру исполнилось пятнадцать лет, и Джон Паркинсон отметил, что тем вечером на балу императрица была особенно весела.

Счастье императрицы оказалось кратковременным. В конце января она получила известие о казни Людовика XVI и сразу же слегла в постель. 1 февраля был объявлен шестинедельный официальный траур «в связи со смертью короля Франции, жестоко убитого взбунтовавшимися подданными»{1047}. Неделей позже был опубликован декрет, объявлявший о разрыве политических связей с Францией и высылке из России всех французов обоего пола, кроме давших клятву, указанную в декрете и обязывающую соблюдать лояльность короне. Такой же период траура был объявлен в конце октября — после гибели на эшафоте Марии-Антуанетты.

8 марта Екатерина оступилась, спускаясь по пятнадцати ступенькам ведущей вниз лестницы, когда без сопровождения шла в ванны. Ее камердинер Захар Зотов услышал, как она упала, и с трудом поднял ее. Императрица была в синяках и в шоковом состоянии. Ей пустили кровь, дабы помочь прийти в себя — что она довольно благоразумно и сделала на следующий день, хотя колено, на которое она в основном упала, беспокоило ее до конца жизни, особенно в плохую погоду. В том году Святую Неделю она провела в Таврическом дворце вместе с тремя старшими внучками, гуляя по саду между посещениями служб в дворцовой церкви. Александр и Константин остались с родителями и принцессами Баденскими в Зимнем дворце — к неудовольствию Константина, который заметил: «Это означает, что мой брат будет возле своей красотки. А мне что там делать?»{1048}

9 мая в часовне Зимнего дворца принцессу Луизу Баденскую приняли в лоно православной церкви и нарекли Елизаветой Алексеевной. На следующий день они с Александром были официально помолвлены, после чего она тоже стала великой княгиней. Через четыре дня Екатерина написала Гримму: «Все говорят, что помолвлены два ангела. Невозможно представить более прекрасную пару, чем эти дети пятнадцати и четырнадцати лет. Кроме того, они и правда влюблены друг в друга»{1049}.

За несколько месяцев после смерти