Вынужденное обращение к военно-патриотической тематике в конце концов заставляло молодых поэтов поддаться ее пафосу и проникнуться милитаристскими настроениями. На этой почве в художественной среде происходили конфликты, иногда выливавшиеся в творческие дискуссии. Интересным источником по настроениям творческой интеллигенции выступает рукописный альманах «Чукоккала», придуманный К. И. Чуковским. Гости писателя, посещавшие его дачу в финском местечке Куоккала, оставляли в альманахе свои замечания, четверостишия, рисунки на злободневные и бытовые темы, нередко подтрунивая друг над другом. Чуковский вспоминал, что Л. Андреев искренне проникся боевым духом и очень переживал по поводу того, что не может пойти на войну из‐за болезни сердца. Поэтому он «отыгрывался» на бумаге, сочиняя патриотические тексты и в то же время критикуя многочисленных дельцов, пытавшихся нагреть руки на модном направлении: «Сейчас только на одном великом театре идет великая трагедия — это война; но посмотрите, с какой тоской и отвращением принимаются ее страшные трагические формы и суть, с какой поспешностью тысячи маленьких театриков стараются заглушить ее синайский голос писком Петрушки, с какой яростью растревоженных кур ее дикой мощи и грозным призывам противопоставляют свои драмы и комедийки. Ибо что это значит: услышать голос войны? Это пойти на исповедь и покаяние, переоценить себя, жену, детей и дом, перестроить жизнь, поднять душу и напоить ее крестными страданиями уста, ожечь желчью. Услышать войну — это услышать самого разгневанного бога — нет, пусть лучше кричит Петрушка-Балиев и тихий, как туфля, Тургенев рассказывает про подобие драмы и подобие любви у индеек!» — писал Андреев в августе 1915 г. Прочитав в «Чукоккале» патриотические строки Л. Андреева и А. Н. Толстого, художник И. Бродский не выдержал и вступил с патриотами-от-искусства в заочную полемику, нарисовав на странице альманаха обобщенный портрет беженки под названием «Жертва патриотизма», создававший образ уставшей и состарившейся от обрушившихся невзгод женщины, предположительно еврейки (ил. 19)[1565]. Следует заметить, что хотя тема беженства не была популярна среди художников-патриотов, время от времени они вынужденно обращались к ней. Так, например, портрет беженки написал художник С. Т. Шелковой. Зрителю сразу бросалась главная особенность «патриотического жанра» — на него смотрела, улыбаясь, молодая, пышущая здоровьем крестьянская девушка, как будто с работ Ф. Малявина[1566].

Обращение к теме беженства, весьма непопулярной внутри патриотического дискурса, особенно когда речь заходила о депортированных военными властями евреях, было скорее исключением в творчестве поэтов и художников. Один из редких образов беженца-еврея был создан М. Шагалом в рисунке под названием «Война». Война оказалась стариком с котомкой, стоящим в тени пустого, темного помещения, за стенами которого солдаты прощались с близкими и уходили на фронт. Мало кто осмеливался взглянуть на войну так, как Шагал, — глазами не воина-героя, а безликого старика-беженца. Работа отличалась не только содержанием, но и формой: смелое противопоставление пятен света и тени, первого и заднего планов, утрированный, условный рисунок главного персонажа, а также рама окна, черным крестом ложившаяся на спину старика, создавали сильный и запоминающийся образ. При этом Шагал сохранил верность своей главной теме: за спиной центрального персонажа он изобразил фигурки прощающихся любовников.

Ил. 19. И. И. Бродский. Жертва патриотизма // Чуккокала. 1915. С. 158–161

Другой непопулярной в патриотическом дискурсе темой Шагала стали раненые солдаты. Портрет старшего унтер-офицера с перевязанной головой, сильно склоненной набок, с закрытым глазом, создавал образ безумца-калеки. Тема психических расстройств была актуальна для этого времени, как уже было показано, война способствовала распространению психических болезней как на фронте, так и в тылу. Вместе с тем описание ужасов войны мало соответствовало эстетическим исканиям художника, для которого война не стала источником вдохновения и материалом для создания новых, оригинальных образов. Шагал скорее стремился уйти от военной темы, обращаясь к поэтизации мирных будней и маленьких бытовых человеческих радостей. На период войны пришелся важный этап личной жизни — Шагал женится на Белле Розенфельд, ставшей его главной музой. Поэтому, когда возникает угроза быть призванным на войну, Шагал поступает на службу в Военно-промышленный комитет в Петрограде и избегает мобилизации. Во время войны была создана одна из самых лиричных и поэтичных картин мастера — «Над городом» (1914–1918), изображавшая любовников, поднявшихся над городом с его бытовыми заботами (и войной). В эти же годы появляется серия «любовников» — голубые, зеленые, серые, розовые, — в которых мастер изображает себя и Беллу. В этих картинах едва ли можно усмотреть хоть какой-то намек на бушевавшую Великую войну.

В производстве работ на военную тематику высокое искусство ожидаемо уступило массовому. Многие художники, как и поэты, поддались всеобщей патриотической эйфории и начали плодить на злобу дня поспешные, халтурные произведения, изобразительные штампы. Одним из центральных вопросов общественных дискуссий этого периода был вопрос «молчат ли музы, когда говорят пушки?» Большинство отвечало на него отрицательно, хотя и признавало повысившуюся моральную ответственность представителей искусства перед обществом. В журнале «Аполлон» рецензент иронизировал над брошюрой художника-единомышленника П. Филонова по «аналитическому искусству» Е. Псковитинова «Искусство и война — что делать современному художнику?», отмечая, что в книге больше вопросов, чем ответов, и множество противоречивых суждений[1567]. Псковитинов, рассуждая о зависимом от меценатов и государства положении представителей искусства, обращал внимание, что в связи с войной положение молодых художников стало еще хуже, так как у общества пропал интерес к искусству, а сами художники отвлеклись от творчества: «Когда на полях сражений льется кровь, до искусства ли?.. Картин никому не нужно. Да и сами художники вряд-ли могут спокойно работать в столь тяжелое время»[1568]. При этом автор высказывал надежду, что с окончанием войны интерес к искусству восстановится, и вместе с тем утверждал, что в войне есть своя красота, которую художникам нужно стремиться запечатлеть: «Я утверждаю, что война не только ужасна, но и красива… Красива смерть за идею. Да разве не красиво зрелище мчащихся в атаку кавалеристов? Ужасно красиво. Красота тут особенная. Красота — стихии. Имена художников-изобразителей современной величайшей борьбы народов будут вписаны в историю. Их картины будут долго нас волновать. Вывод — для группы художников война — неоценимый материал для творчества, имеющего помимо своего самодовлеющего значения общечеловеческое значение»[1569].