При этом некоторые деятели искусства полагали, что война в действительности не умалила художественную жизнь страны, а, наоборот, в связи с необходимостью организации благотворительных мероприятий вызвала ряд новых явлений. Например, в 1914 г. в залах Общества поощрения художеств прошла тепло встреченная критиками выставка «Искусство союзных народов», на которой экспонировалась старинная европейская живопись. Прошла в Петрограде выставка «Война и печать», на которой демонстрировались рисунки на военную тематику, а также печатная продукция в виде лубков и открыток. Современники, правда, отметили низкую художественную ценность этих произведений[1570].

С июля 1914‐го по апрель 1915 г. в Петрограде прошло двенадцать художественных аукционов — явления, вызванного исключительно войной. Вырученные средства шли «на нужды войны», в пользу военных лазаретов, поступали русским художникам, застигнутым войной за границей и находившимся в бедственном положении, и т. д. Общая выручка художественных аукционов достигла 60 000 рублей. Учитывая популярность и прибыльность аукционов, Общество поощрения художеств решило отдать свой малый зал исключительно под аукционы, пожертвовав выставками. Однако современники обращали внимание на оборотную сторону этого: в отличие от выставок, организовывавшихся известными художественными объединениями, профессиональными художниками и искусствоведами, организаторы аукционов оказывались зачастую случайными людьми в мире искусства, в результате чего на аукционах вместе с подлинными шедеврами соседствовали откровенно слабые, пошлые работы, что извращало вкусы непритязательной публики и создавало некий когнитивный диссонанс в умах компетентных зрителей.

Война также подняла спрос на русское искусство среди союзников по Антанте, что быстро почувствовали предприниматели от искусства. При этом английских коллекционеров интересовали отнюдь не картины на злободневные темы войны, которых хватало в самой Европе, а живопись, отражавшая культурно-национальные особенности России. Большой популярностью пользовались работы Б. М. Кустодиева — в первую очередь его купчихи[1571].

В 1915 г. ситуация в художественном мире не изменилась. Критик Всеволод Дмитриев охарактеризовал 1915 г. для изобразительного искусства как «время творческого бесплодия», полагая, что во время войны, когда запрос общества на искусство снизился, художникам нужно с особенным усердием предаться согласованной, напряженной работе, а не демонстрировать разобщенность и противоречия[1572]. Искусствовед Николай Радлов описал организованную Академией художеств весеннюю 1915 г. выставку живописных работ, иронично отметив, что Академия решила вдвое сократить число выставляемых произведений, в результате чего количество плохих работ сократилось: «вместо обычных 500–600 никуда не годных холстов на ней всего 200–300, хотя и таких же не годных»[1573]. Он заметил, что новой чертой выставки стала эксплуатация военной тематики: «Новинку сезона составляют только картины, намекающие на современные события. Одна из них, удачно названная „Тревожным моментом“, изображает „пикантное ню“, причем созерцателем сего является бесчеловечно изуродованный художником немецкий солдат, другая — „Пленные турки“ — свидетельствует о жестокости художника не только по отношению к врагам, но и к русским солдатам; на третьей — с мастерством, достойным сотрудника „Петроградского листка“, представлено горе матери при виде жестокости ребенка, истязающего своего родного отца; удрученная этой сценой сестра милосердия выразительно показывает свою непричастность к делу… Подобных произведений на выставке немало. Мы давно привыкли к спекуляции художников на дурном вкусе г. г. премирующих и покупающих, но игра на патриотизме — явление новое и, надо сознаться, уже вконец отталкивающее»[1574]. При этом запрос на военную тематику в искусстве сохранялся, но современники ждали, когда же она выльется в значительные с художественной точки зрения произведения. В начале 1915 г. Н. Радлов не без некоторой доли наивности рассуждал об оторванности искусства от жизни, сокрушаясь, что на злобу дня производится много суррогатной продукции, в то время как «настоящее» искусство молчит: «Мы ждем от искусства нового слова, потому что мы хотим верить в то, что оторванность его от жизни была случайной, и утерянная связь возобновится. А когда же и случиться этому, как не теперь, в минуту такого высокого напряжения жизни? Я говорю — „искусство“, но разве оно есть у нас? Разве у нас есть большое, цельное художественное дело, которое могло бы определенно, стихийно вступить на новый путь? Конечно, нет: — у нас есть „течения“ и „направления“… Будущее искусство должно быть в состоянии отражать современную жизнь… мы привыкли видеть, как современные темы питают суррогат искусства, вся ценность которого именно в его злободневности, и боимся запачкать сближением с ним настоящее высокое художество. А разве это не трусость, не явное сомнение в своих силах? Великие события — испытания искусству. Великая современность требует художников, и не принявшие вызова сознаются в своей слабости»[1575].

Вероятно, отвлекала талантливых художников от темы войны угроза быть мобилизованными. Если в первые месяцы войны некоторые художники добровольцами уходили на фронт, то в 1916 г. мода на военно-патриотическое поведение спала. В первые дни войны собирались идти добровольцами на фронт В. Маяковский и В. Хлебников, но в это время неблагонадежных пока еще не брали. Впоследствии они были призваны на военную службу, но к тому времени их отношение к войне уже изменилось на противоположное. Многие обращались к более именитым собратьям по цеху с просьбами о протекции. По военным бегали А. Н. Бенуа, Н. К. Рерих, выпрашивая отсрочки для своих протеже. Так, например, в октябре 1916 г. в панике от предстоявшего призыва пребывал И. Грабарь[1576]. Боялся призыва З. Гржебин. И. Билибина Н. К. Рерих заблаговременно зачислил «в какую-то квазипричастную к войне организацию при мастерских школы Общества поощрения художеств»[1577]. Первоначально патриотично настроенный К. С. Петров-Водкин растерял весь свой боевой пыл, когда был призван на военную службу. Он жаловался, что военные власти не пожелали считаться с тем, что он «знаменитый художник». Тем не менее он был определен в военные учреждения Петрограда и мотался из одного в другое: «Естественно, вследствие этого полная перемена во взглядах на войну. Куда пропало его боевое настроение? Его геройство? Даже не пытается скрыть своего ужаса перед тем, что его могут послать на фронт. Самые пацифистские речи!» — иронизировал по адресу Петрова-Водкина изначально не принявший войну А. Н. Бенуа[1578]. Был призван в армию Н. К. Калмаков, однако по ходатайству М. В. Добужинского его зачислили в Историческую комиссию Красного Креста[1579].