Ключ, металл, ключ…

Она перестала повторять эти слова от отчаянья. Дверь квартиры захлопнулась за ней и, будто какое-то ужасное создание, она помчалась по темным ступеням в ослепительный блеск ночных улиц. Невозможно будет вернуться, пока она не успокоит горящий, неистовствующий хаос в собственной душе. До тех пор, пока она не станет уверенной!

Через полчаса пришло решение. В магазине она купила сумочку и несколько предметов, чтобы сумочка обрела вес. Маленькие плоскогубцы, пинцет — на случай, если плоскогубцы окажутся велики — и крошечная отвертка укомплектовывали ее снаряжение. Потом она направилась в отель.

Плоскогубцы и пинцет — вот все, что ей потребовалось. Маленькая выпуклая головка похожего на отмычку ключа поддалась первому же усилию. Ее дрожащие пальцы завершили отвинчивание… и она обнаружила себя, глядящую на крошечную сверкающую точку, похожую на раскаленную докрасна иголку, которая торчала из самого центра трубки, что была внутри ключа. Иголка входила во внутренний узор похожих на паутинки проволочек, все это можно было рассмотреть в свете, исходящем от них.

Норма подумала неуверенно, что здесь, наверное, ужасающие энергии. Она не могла отрицать такую возможность. Но эта достаточно реальная опасность заставила ее обернуть пинцет ажурным носовым платком. Потом она коснулась сверкающей торчащей точки. Та сверкнула при ее прикосновении. Ничего не произошло. Точка продолжала светиться.

Неудовлетворенная Норма отложила ключ и посмотрела на замок. Такой миниатюрный, такой деликатный механизм действительно нарушал перемещение на одну шестнадцатую дюйма. Но ничего не случилось. Внезапная мысль погнала Норму к зеркалу. Оттуда на нее смотрело лицо сорокалетней женщины.

Прошли месяцы с тех пор, как она стала двадцатилетней. А теперь в мгновение ока ей было сорок. Касание пинцетом кончика иголки состарило ее на двадцать лет.

Это объясняло то, что случилось в полицейском участке. Значит… если бы она смогла вытащить иглу обратно… она боролась с металлом пальцами, потом взяла пинцет.

Ей снова было двадцать!

Резко ослабев, Норма прилегла на постель. Она думала, что где-то во времени и пространстве имелось еще живое тело человека, который был Джеком Гарсоном. Но без него она бы могла бросить эту штуковину в реку за три квартала, сесть на первый же поезд на восток, на запад или на юг, и энергия машины была бы бессильна против нее. Вряд ли доктор Лель искал бы ее серьезно, раз она потерялась в толпе людей.

Насколько просто все это было, в самом-то деле. За три долгих года их власть над Нормой была — ключ и его опустошающая способность старить ее. Да было ли все это? Испуганная, она села. Возможно, они рассчитывали на то, что их жертвы сами достаточно осторожны, чтобы касаться ключа и его магических омолаживающих сил. Конечно же, она из-за Джека Гарсона была привязана к ключу, словно тот контролировал ситуацию, а не она. Но другой стимул — сейчас она подумала о нем — был силен.

Ее пальцы дрогнули, когда она подобрала ключ со светящимися замысловатыми внутренностями. Казалось невероятным, что они могли допустить, чтобы точный инструмент так легко попал в чужие руки, когда они знали, что есть возможность раскрытия их деятельности.

Потом у Нормы родилась идея; Норма притихла. Затвердевшими пальцами она подобрала пинцет, захватила торчащую светящуюся точку металлическими губками плоскогубцев, и, не пытаясь вытянуть ее или затолкать вглубь, повернула, как винт. Прозвучал тончайший, почти неслышимый щелчок. Ее тело трепетало, как натянутая струна, и стало падать, проваливаться в темное безмерное пространство.

Из этой ночи к ней плыло едва светящееся тело, тело человека, и, кроме того, не человека. Было что-то вроде головы и плеч, что-то физически отличающееся, не поддающееся пониманию. И у этой странной сверхчеловеческой головы были глаза, горящие, как драгоценные камни, и, казалось, буквально пронзали ее. Раздавшийся голос не мог звучать, поскольку был внутри нее. Существо сказало:

— С этого великого момента ты попадаешь под нашу власть и служишь нашей цели. Я говорю тебе: возведение энерго-временного барьера не должно быть завершено. Это разрушит все века Солнечной системы. Энерго-временный барьер не должен, не ДОЛЖЕН быть завершен…

Существо постепенно исчезло. Само воспоминание о нем стало тускнеть. Осталась темнота, черная невероятная темнота.

Вдруг Норма резко оказалась в материальном мире. Казалось, она едва не упала, или, наоборот, поднималась. Одна нога сложилась под ней, в точности повторяя позу, в которой она была в постели. Только она должна была падать туда бессознательно в течение долгого времени. Ее колени болели от тяжелой давящей боли ее положения. И под шелком ее чулок была не гостиничная постель, а металл!

Сочетание удивления, одиночества и понимания того, что происходит, лишило Гарсона присутствия духа. Он начал извиваться, потом корчиться, лицо его исказилось в агонии. А потом показалось, что сила грубых бесстрастных рук, держащих его, перетекла каким-то образом к его нервам.

Он хотел успокоиться. И спастись от безумия!

Теперь не было рук, касавшихся его. Он лежал лицом вниз на плоской грубой поверхности, где, на первый взгляд, была только темнота. Медленно возвращалось ощущение одиночества. Пришли смутные мысли о Норме и совпадении, которое вернуло его жизнь, казавшуюся такой вольной в течение многих лет, кроме того, предопределило ее конец здесь, в этой черной пыточной камере. Он умирал здесь, хотя тело его могло жить в течение нескольких коротких безумных часов. Или дней. Или недель. Время не существенно.

Фантастически! Наверняка через минуту он проснется и кошмар кончится.

Сначала звук был тише шепота, тайный шум издалека, настойчиво пронзавший слух Гарсона. Шум волнами доносился к нему из черноты, становясь более разборчивым, звучал все громче — голоса! Звук взрывался чудовищной жизнью. Миллиарды голосов кричали в его мозге, мощный рев прямо-таки давил на него. Вдруг свирепость голосов потускнела. Они стали исчезать вдали, но звучали еще настойчивее, как бы нежелавшие уходить, словно что-то еще осталось недосказанным.

Звуки закончились, и наступила абсолютная тишина. Потом раздался щелчок. На него хлынул свет. Гарсон повернулся и уставился заворожено. Дневной свет! Из своего положения он мог видеть край здания из камня и кирпича, старого убогого здания на улице Деллы.

Невероятно, но все закончилось. И ничего не произошло. Нет, это неточно. Были воспоминания, смешавшиеся воспоминания о том, как важно быть верным глорианам, чувство близости к окружающему миру, изображения машин, но ничего определенного.

Грубый голос разрушил его мысли.

— Иди отсюда, ты — проклятый лентяй!

Тяжелое квадратное зверское лицо всматривалось в открытую дверь, крупный приземистый молодой человек с толстой шеей, широким боксерским носом и неприятными голубыми глазами.

Гарсон лежал совершенно спокойно. У него не было намерения ослушаться. Благоразумие ему подсказывало мгновенно, автоматически покориться, прежде чем он сможет оценить случившиеся поразительные вещи. Что его удерживало, каждую окостеневшую мышцу — это было новым ужасным фактом, возникшим не из осознания слов человека, а из самих слов.