Это был не английский язык. Тем не менее, Гарсон понимал каждое слово.

Резкий косой взгляд нетерпимой ярости, захлестнувшей грубое лицо, всматривающееся в него, прибавило жизненных сил мышцам Гарсона. Он кинулся вперед, но большие ручищи человека схватили его и с нарочитой небрежностью положили его лицом вниз на мостовую.

Мгновение он напряженно лежал, борясь с безумным гневом. К тому же он не решался показывать, что разозлен. Что-то пошло неправильно. Машина не сработала должным образом, а Гарсон не должен упустить представившуюся возможность. Он медленно поднялся, желая знать, как автомат, деперсонализированный человек, будет выглядеть и действовать.

— Сюда, черт бы тебя побрал, — произнес с вызовом голос позади него. — Ты теперь в армии, — в голосе послышалось удовлетворение. — Ну, ты — мой последний на сегодня. Я доставлю вас, парни, на фронт, а потом…

«Сюда» вело к бездуховной на вид группе людей порядка сотни человек, стоящей двумя рядами вдоль огромного, мрачного и грязного строения. Гарсон уверенно направился в конец заднего ряда и отметил, как поразительно ровно стоят люди, несмотря на их вялость.

— Хорошо, хорошо, — проревел парень с квадратными челюстями. — Идемте, вы будете отлично сражаться до того, как кончатся эти ночь и день.

Гарсона осенило, когда он взглянул на командира, что тот принадлежал к типу людей, которых ОНИ подбирали для подготовки: безразличный, вульгарный, аморальный, чувственный тип человека-свиньи. Не удивительно, что Гарсон был отбракован наблюдательной машиной. Глаза командира сузились в щелочки, когда он осматривал линию живых мертвецов, проходящих мимо него в совершенном ритме.

Гарсон шагал в ногу, его разум намеренно замедлился и стал холоден, как лед. Он предусмотрительно мысленно изучил странное здание, не сочетавшееся с его свободой.

Оно действительно не подходило ни к чему тому, что с ним случилось. Но, тем не менее, оно было там, в мозге, и вызывало в сознании несколько предложений, что повторялись внутри него: «Большой энерго-временной барьер строится в Делле. Он не должен быть закончен, так как это разрушит Вселенную. Приготовься исполнить свою роль в его уничтожении. Попробуй сообщить планетарианцам, но не рискуй без необходимости. Остаться в живых, рассказать планетарианцам — вот твои ближайшие цели. Энерго-временной барьер не должен…»

Повторение стало монотонным. Гарсон вытеснил это безумие из своего сознания.

Никаких грузовиков не подъехало для перевозки их, не было никаких машин, урчащих в каком-нибудь футуристическом развитии улично-железнодорожных служб. Вообще не было никаких машин и механизмов, ничего, кроме узких авеню с их серой, лишенной тротуаров поверхностью, которые напоминали задние дворы.

Они шли на войну, и это напоминало марш по мертвому, давно опустевшему городу. Пустынному, за исключением разбросанной группы низеньких, бледных, медленных, черствых мужчин и женщин, которые тяжело брели мимо, не улыбаясь и не глядя по сторонам. Как будто они были полны сожаления, первобытного атавизма, когда-то великой расы, а этот город — гордый монумент… НЕТ!

Гарсон криво улыбнулся. Глупо было испытывать романтические чувства к этому уродству города. Даже без напоминания доктора Леля было ясно, что каждая узкая грязная улица, каждая убогая постройка были сооружены, чтобы быть такой, какая она есть.

А вскоре он доберется до места и доставит планетарианцам странное малопонятное сообщение о великом энерго-временном барьере. С преднамеренной резкостью он оборвал мысль. Ему приходилось быть осторожным. Если бы одному из глорианцев довелось оказаться поблизости и случайно перехватить его свободную мысль, которая не входила в обязанности автомата, то в следующий раз ошибка не произойдет.

Звук тяжелых шагов глухо отразился эхом от тротуара, как в городе призраков. У Гарсона появилась жуткая мысль, что он находится века, может, тысячелетия, здесь, в будущем. Что за мучение думать, что Норма, бедная, преследуемая и порабощенная, на самом деле мертва и похоронена давным-давно во мраке веков. Но только что она была жива. Те шестьсот миллиардов тел в минуту остались где-то в пространстве и времени живы, поскольку великая энергия времени следовала своим космическим курсом бесконечного повторения! Шаги раздавались снова и снова, и мысль его была ритмом марша.

Наконец, он вышел из своей задумчивости и увидел, что красная мгла впереди уже близка. Ходьба заняла бы не более десяти минут, и они были бы там! Машины ярко блестели в косых лучах теплого, золотого, заходящего солнца; машины, которые перемещались и сражались! Болезненная дрожь поразила Гарсона, первое потрясение от осознания, что этот крошечный фрагмент битвы веков был реален, близок и смертоносен. Там каждую минуту гибли люди, несчастные уже оттого, что их деперсонализированные умы даже не понимали этого. А дальше была бесконечно малая победа для планетарианцев и незначительное, но обидное поражение для Глориуса. Сорок футов в день, говорил доктор Лель.

Сорок футов города завоевывалось каждый день. Какая убийственная, изнурительная война! Какая несостоятельность стратегии! Или это было уничтожением роли военного гения, о чем каждая сторона знала и практиковала каждое правило военной науки без ошибок? А сорок футов были просто неизбежным математическим выводом из разницы в возможностях ударной энергии двух сил.

Сорок футов в день. Удивленный, Гарсон стоял со своей группой в сотне ярдов от неестественного фронта битвы. Как робот, он застыл среди людей-роботов, но глаза его и ум впитывали неослабленное очарование мертвого механического порядка, являющегося наступлением и защитой.

У планетарианцев было семь главных машин и, по крайней мере, полсотни мелких шустрых, скользящих в качестве эскорта для каждого из больших, настоящих крепостей! Так оно и было: крепости и истребители. Против них у глориан были только истребители, Множество стремительных, сверкающих торпедоподобных судов, которые прижимались к земле и сражались в бесконечно повторяемом сложном маневре.

Маневр против маневра, замысловатая игра. Это была игра — неправдоподобная, сложная игра, цель и методы которой, казалось, вызывали дрожь за пределами понимания Гарсона. Все вращалось вокруг крепостей. Каким-то образом их, должно быть, защищали от энергетических пушек, потому что попытки использовать энергию против них не делались. Орудие также почему-то должно было быть бессильно против них. В поле зрения не было ни одного орудия, не было никакого другого приспособления для метания твердых предметов в машины. Планетарианцы даже не стреляли в группы, которых было более сотни, вроде той, к которой принадлежал застывший Гарсон. Они находились так близко к фронту, сбившись в кучу, что несколько снарядов будущего хорошей взрывной силы могли бы уничтожить их всех. Но ничего не было, кроме крепостей и истребителей!

Крепости двигались вперед и назад, вперед и назад, торопились, когда крепости шли вперед, и отставали, когда те отступали. И всегда при этом истребители планетарианцев плавно скользили на перехват истребителей Глориуса. Когда солнце село красным пятном за зелеными холмами на западе, крепости оказались намного ближе, чем в самом начале; и резко обрисованная красная линия мглы, которая должна быть точкой, где энерго-временной барьер нейтрализуется, легла поперек раздробленной скалистой плиты и была не длиннее, но находилась ближе.