На развилке, где сходились дороги на Схедию и Мемфис, он радостно простился с несколькими попутчиками, стегнул хлыстом своего верблюда и галопом помчался по дороге на Мемфис. «Брр! Брр!» — понукал он животное, скрестив ноги перед седлом, чтобы не упасть. Походка у верблюда была необычной — он шел иноходью. А это качка посильнее корабельной во время шторма.

— Мы должны догнать его! — вздохнув, сказал Праксис.

«Брр! Брр!» И оба кинулись вдогонку быстро удалявшемуся Цезариону.

Еще несколько миль — и как раз когда слуги уже нагнали его, Цезарион увидел армию Октавиана. Он осадил верблюда, потом съехал с дороги. Никто его не заметил. Солдаты и офицеры пели свои походные песни, ибо знали, что тысячемильный поход заканчивается и их ждет хороший лагерь, хорошая солдатская еда, девочки Александрии к их услугам, добровольно или не очень, и, без сомнения, масса небольших золотых вещичек, которых никто не пропустит.

Раз-два, раз-два,

Антоний, мы пришли за тобой!

Три-четыре, три-четыре,

Мы стучимся в твою дверь!

Пять-шесть, пять-шесть,

Антоний — он никто.

Семь-восемь, семь-восемь,

Антоний, встречай свою судьбу!

Девять-десять, девять-десять,

Мы уже были здесь и опять возвращаемся!

Цезарь, Цезарь!

Мужчины или женщины, мы всех хотим!

Александрия!

Александрия!

Александрия!

Восхищенный Цезарион отметил, как солдаты меняют ритм слов, чтобы он соответствовал ритму марша. Левой-правой, левой-правой! Медленно двигаясь вдоль линии, он понял, что у каждой когорты своя песня и что какой-то солдат с хорошим голосом и острым умом сочинил новые слова и поет свое. Он видел армию Антония здесь, в Египте, и в Антиохии, но его войска никогда не пели походных песен. Может быть, потому что они не были на марше. Это понравилось ему, хотя слова были не очень добры к его матери, которая, похоже, стала их любимой темой. Ведьма, сука, свинья, корова, царица зверей, шлюха жрецов…

Ах! Он увидел генеральский алый сигнальный флаг. Древко флага держал человек в львиной шкуре. Когда генерал поставит свою палатку, флаг будет развеваться на ней. Октавиан, наконец-то! Как и все его легаты, он шел пешком, одетый в забрызганное грязью кожаное белье коричневого цвета. Золотые волосы выдавали его даже и без алого знамени. Такой маленький! Не выше пяти с половиной футов, подумал пораженный Цезарион. Стройный, загорелый, лицо привлекательное, но не женственное. Его маленькие некрасивые руки двигались в такт приличной песне, которую пели впереди.

— Цезарь Октавиан! — крикнул Цезарион, сдернув капюшон. — Цезарь Октавиан, я пришел заключить соглашение!

Октавиан резко остановился, половина армии, следующая за ним, тоже остановилась, а та половина, что шла впереди него, продолжала идти, пока младший легат, ехавший верхом, не выехал вперед и не остановил солдат.

На какой-то момент Октавиан искренне подумал, что он увидел бога Юлия, каким выглядел бы бог Юлий, если бы его нарядили греком. Потом его изумленный взгляд остановился на желтовато-коричневой одежде для маскировки, отметил слишком молодой вид бога Юлия, и он понял, что перед ним Цезарион. Сын Клеопатры от его божественного отца. Птолемей Пятнадцатый Цезарь Египетский.

Два человека постарше, тоже на верблюдах, догоняли Цезариона. Вдруг Октавиан повернулся к Статилию Тавру.

— Тавр, схвати их и накрой капюшоном голову мальчика. Немедленно!

Пока солдаты освобождались от груза, который они несли на спинах и плечах, уже привыкших к грузу, и группами уходили к ближнему озеру Мареотида за водой, была срочно поставлена палатка для Октавиана. Не было и речи о том, чтобы позвать кого-то в палатку для предстоящего разговора, во всяком случае вначале. Перед Мессалой Корвином и Статилием Тавром только мелькнула золотоволосая голова бога Юлия — привидение?

— Уведите двух других и немедленно убейте их, — сказал он Тавру. — Потом вернитесь ко мне. Никто не должен говорить с ними. Поэтому оставайтесь при них, пока они не умрут. Понятно?

С Октавианом путешествовали три человека, которых он выбрал, но не за военную доблесть, которой они не обладали. Один был аристократом, двое других — его собственными вольноотпущенниками. Гай Прокулей был сводным братом зятя Мецената, Варрона Мурены, известного своей эрудицией. Гай Юлий Тирс и Гай Юлий Эпафродит были рабами Октавиана и служили ему так хорошо, что после их освобождения он не только взял их к себе на службу, но и сделал своими доверенными лицами. Ибо такого человека, как Октавиан, грубая компания военных вроде его старших легатов просто свела бы с ума через несколько месяцев. Отсюда Прокулей, Тирс и Эпафродит. Поскольку все маршалы Октавиана, от Сабина и Кальвина до Корвина, понимали, что их хозяин был оригиналом, никто не считал оскорбительным или обескураживающим, когда видели, что Октавиан в кампании обедает один, то есть с Прокулеем, Тирсом и Эпафродитом.

Шок, испытанный Октавианом, прошел не сразу по многим причинам, первой и главной из которых было то, что он обнаружил местонахождение сокровищницы Птолемеев, следуя описанию, которое дал ему его божественный отец. Поиски он провел со своими двумя вольноотпущенниками. Ни один римский аристократ никогда не увидит, что лежало в сотнях маленьких комнат по обе стороны лабиринта тоннелей, начинавшегося на территории Пта. Войти в него можно, нажав определенный картуш и спустившись в темные недра. После блуждания подобно рабу, которому позволили несколько часов погулять по Элисийским полям, он собрал своих «мулов» — египтян, которым перед входом в тоннели завязали глаза. Потом он стал изымать то, что, по его мнению, необходимо, чтобы поставить Рим на ноги: в основном золото, ляпис-лазурь, горный хрусталь, алебастр для скульпторов, которые создадут замечательные произведения искусства для украшения храмов Рима и общественных мест. После того как они поднялись на поверхность, его собственная когорта убила египтян и взяла под охрану обоз повозок, направившийся в Пелузий, откуда его отправят домой. Солдаты могли догадаться о содержании корзин по их весу, но никто не посмел бы открыть их, потому что все они были запечатаны сфинксом. При виде богатства, превосходящего воображение, с плеч Октавиана свалился огромный груз. Настроение его улучшилось, он почувствовал себя таким свободным и беззаботным, что его легаты не могли понять, с чем таким он столкнулся в Мемфисе, что так изменило его. Он пел, он свистел, он почти прыгал от радости, когда армия возобновила марш в логово царицы зверей, в Александрию. Конечно, со временем они догадаются, что произошло в Мемфисе, но к тому времени они — и все то золото — уже вернутся в Рим без всякой возможности сунуть что-нибудь в складку тоги.

В тот момент, когда Цезарион окликнул его в пяти милях от ипподрома в окрестностях Александрии, у него еще не было выработано никакой стратегии. Золото на пути к Риму, да, но что ему делать с Египтом и его царской семьей? С Марком Антонием? Что лучше всего защитит сокровища Птолемеев? Сколько людей знали, как их найти? Кому из своих вероломных союзников, от царя парфян до армянского Артавазда, говорила о них Клеопатра? Ох, будь проклят этот мальчишка за его неожиданное, внезапное появление! Да еще перед всей его армией!