— Ты должен, Цезарион, — решительно сказал Антоний, взяв его за руку. — Я не сомневаюсь в твоей любви к матери, но я также верю, что ты любишь свой народ. Поезжай в Индию и оставайся там, пока не наступит время вернуться. Пожалуйста!

— Я поеду. Это разумно.

Он улыбнулся им улыбкой Цезаря и вышел.

— Не могу поверить, — сказала Клеопатра, поглаживая свой зоб. — Он сказал, что поедет, да?

— Да, он так сказал.

— Он должен уехать завтра же.

И это произошло завтра. Одетый как банкир или как чиновник среднего класса, Цезарион отбыл с двумя слугами. Все трое — на хороших верблюдах.

Клеопатра стояла на стене Царского квартала, махая красным шарфом и улыбаясь, пока могла видеть сына на Мемфисской дороге. Сославшись на головную боль, Антоний остался во дворце.

Там Канидий и нашел его. Остановившись на пороге, он увидел Марка Антония, который растянулся на ложе, ладонью прикрыв глаза.

— Антоний!

Антоний свесил ноги на пол и сел, моргая.

— Ты нездоров? — спросил Канидий.

— Голова болит, но не от вина. Жизнь тяготит меня.

— Октавиан не будет сотрудничать.

— Что ж, мы знали это с тех пор, как царица послала ему свой скипетр и диадему в Пелузий. Хотел бы я, чтобы город был таким же пассивным, как и армия. Как они могли подумать, что сумеют противостоять римской осаде?

— Он не мог позволить себе осаду, Антоний, вот почему он взял город штурмом. — Канидий в недоумении посмотрел на Антония. — Разве ты не помнишь? Ты болен!

— Да-да, я помню! — отрывисто засмеялся Антоний. — Просто у меня голова забита другим, вот и все. Он в Мемфисе, да?

— Он был в Мемфисе. А теперь подходит к Канопскому рукаву Нила.

— Что говорит о нем мой сын?

— Твой сын?

— Антилл!

— Антоний, мы уже месяц ничего не слышали об Антилле.

— Да? Как странно! Наверное, Октавиан задержал его.

— Да, наверное, так и есть, — тихо сказал Канидий.

— Октавиан послал письмо со слугой, да?

— Да, — с порога ответила Клеопатра.

Она вошла и села напротив Антония, взглядом предостерегая Канидия.

— Как зовут человека?

— Тирс, дорогой.

— Освежи мою память, Клеопатра, — явно смущенный, попросил Антоний. — Что было в письме, которое прислал тебе Октавиан?

Канидий рухнул в кресло, пораженный.

— В открытом письме он приказывает мне разоружиться и сдаться. В письме только для меня сказано, что Октавиан подумает о решении, удовлетворяющем все стороны, — ровным голосом сказала Клеопатра.

— Да! Да, конечно, я помню… Ах… я должен был что-то сделать для тебя? Что-то в отношении командира гарнизона в Пелузии?

— Он послал свою семью в Александрию для безопасности, и я их арестовала. Почему его семья должна избежать страданий оставшихся в Пелузии? Но потом Цезарион… — она запнулась, стиснула руки, — сказал, что я слишком строга, что поступаю несправедливо и что я должна передать их тебе.

— О-о! И я поступил справедливо с семьей?

— Ты освободил их. И это было несправедливо.

Канидий слушал все это, словно его ударили боевым топором. Все кончено, все в прошлом! О боги, Антоний полупомешанный! Он уже ничего не помнит. И как он, Канидий, будет обсуждать планы войны с потерявшим память стариком? Разбит! Распался на тысячу осколков! Совершенно непригоден для командования.

— Чего ты хочешь, Канидий? — спросил Антоний.

— Октавиан совсем близко, Антоний, а у меня семь легионов на ипподроме, требующих сражения. Мы будем сражаться?

Антоний вскочил, моментально превратившись из старика-склеротика в военачальника, энергичного, сообразительного, заинтересованного.

— Да! Конечно, мы будем драться, — сказал он и заорал: — Карты! Мне нужны карты! Где Цинна, Туруллий, Кассий?

— Ждут, Антоний. Очень хотят сразиться.

Клеопатра проводила Канидия.

— Как давно это началось? — спросил Канидий.

— С тех пор, как он вернулся из Фрааспы. Уже четыре года.

— Юпитер! Почему я этого не замечал?

— Потому что это случается эпизодически и обычно, когда у него болит голова. Цезарион уехал сегодня, так что это плохой день, но не беспокойся, Канидий. Он уже приходит в себя и к завтрашнему утру будет таким, каким был у Филипп.

Клеопатра знала, что говорила. Антоний воспрянул духом, когда авангард кавалерии Октавиана прибыл в окрестности Канопа, где был расположен ипподром. Это был прежний Антоний, полный решимости и огня, неспособный принять неправильное решение. Подавив кавалерию, семь легионов Антония ринулись в бой, распевая гимны Геркулесу Непобедимому, покровителю рода Антониев и богу войны.

С наступлением сумерек он возвратился в Александрию. Его встретила торжествующая Клеопатра.

— Ох, Антоний, Антоний, ты достоин всего! — кричала она, покрывая его лицо поцелуями. — Цезарион! Как я хочу, чтобы Цезарион мог видеть тебя сейчас!

Бедная женщина, она так ничего и не поняла. Когда Канидий, Цинна, Децим Туруллий и другие прибыли в таком же состоянии, потные, покрытые кровью, как Антоний, она бегала от одного к другому, так широко улыбаясь, что даже Цинна нашел это зрелище отвратительным.

— Это было не главное сражение, — попытался вразумить ее Антоний, когда она промелькнула мимо него. — Прибереги свою радость для решающей битвы, которая еще предстоит.

Но нет, она не хотела слышать. Весь город радовался так, словно этот бой был главным, а Клеопатра была полностью поглощена организацией победного праздника, который состоится завтра в гимнасии. Вся армия будет там, она наградит самых храбрых солдат, легатов надо устроить в золоченом павильоне на пышных подушках, центурионов — в чем-нибудь чуть менее шикарном…

— Они оба сумасшедшие, — сказал Цинна Канидию. — Сумасшедшие!

Он пытался остановить ее, но Антоний, мужчина, любимый человек, не стал разубеждать ее в том, что победа в этой малой битве положила конец войне, что ее царство спасено, что Октавиан перестал быть угрозой. Все профессиональные солдаты и легаты наблюдали, как бессильный Антоний, поддавшись сумасшедшей радости Клеопатры, тратил всю оставшуюся в нем энергию на то, чтобы внушить ей, что семь легионов никогда не поместятся в гимнасии.

Праздник предназначался только для награжденных независимо от ранга, так что пришли четыреста с лишним центурионов, военные трибуны, младшие легаты и вся Александрия, какая сумела втиснуться. Были также пленные. Мужчины, по настоянию Клеопатры, были закованы в цепи и стояли на месте, где александрийцы могли под громкие крики закидывать их тухлыми овощами. Если до этого ничто не могло отвернуть от нее легионы, то это сделало свое дело. Не по-римски, по-варварски. Оскорбление всех людей, не только римлян.