Он не обернулся.

— Да. А вы с…

— Я, разумеется, с моим мужем и господином, — отозвалась она, указывая на Саймона. — Твоя жена еще не понесла? Нет, конечно, нет. Полагаю, ее время уже вышло. На самом деле, тебе скоро придется выдавать замуж падчериц. Скажи мне, и я смогу помочь подыскать им достойных супругов.

Саймон уставился на Кателину.

— Что тебе за дело до этого отродья? Играешь какую-то игру?

— Вероятно, да, — промолвила его жена. — И эта игра мне наскучила. Не вернуться ли нам домой? Ты же сам всегда твердишь, чтобы я больше отдыхала. — Она взглянула на Клааса. — Видишь ли, супруг весьма печется о моем здоровье.

Саймон еще не покончил с этим мальчишкой. Ему многое хотелось сказать, невзирая на недовольство Грутхусе. Но когда она вот так опиралась на него всем телом, он невольно начинал тревожиться. Не приведи Господь, после всех этих лет ожидания, лишиться наследника.

Так что он всего лишь улыбнулся этому недоумку Клаасу, представляя, как великолепно они смотрятся сейчас с Кателиной. Словно влюбленные в каком-нибудь великолепном часослове. Затем Саймон, не торопясь, окинул взором округлую фигурку жены этого юнца, которая по-прежнему держалась в отдалении, со страхом наблюдая за ними. Саймон засмеялся, затем, отвесив издевательский поклон, повел свою супругу прочь. Кателина при этом выпустила из рук тяжелые складки шлейфа, и тот упал, обтягивая округлый живот, — живот женщины, которая вот уже пять месяцев вынашивает под сердцем ребенка.

Этим движением она уничтожила созданную им изящную иллюзию. Сперва подобная беспечность раздосадовала Саймона, но потом он осознал, что то была отнюдь не беспечность, а знак презрения. Оно было написано у Кателины на лице. Юнец застыл на месте, словно громом пораженный.

Саймон обернулся к своей жене, и, подняв изящную руку, ласкающе провел ей по животу. Он надеялся, что даже издалека будет заметно его торжество. И взгляд, которым этот болван проводил его, сполна вознаградил шотландца за этот день.

* * *

Обычно он не слишком любил уходить с приемов из-за скверного самочувствия Кателины, но сейчас, заметив многозначительно нахмурившегося Грутхусе и еще нескольких его прихлебателей, Саймон почел за лучшее удалиться. Затем, через день-другой, он постарается заслужить прощение. Он всегда отличался взрывным нравом и не терпел глупцов. В особенности, если много выпьет. Порой люди на него обижались или даже чувствовали себя оскорбленными. Но дворецкий Саймона умел сгладить подобные происшествия, или тот сам мог пригласить обиженного к себе и умело польстить ему. Либо, кому-то вроде Грутхусе, послать очаровательный подарок и записку со словами извинения. Вечно держать себя в руках — это удел женщин.

Обычно на свежем воздухе Кателине всегда становилось лучше. Но на сей раз она продолжала дрожать, даже когда они вернулись домой. Он уже собрался позвать горничную, как вдруг жена окликнула его на выходе из спальни:

— Что ты говорил о компании Шаретти? Какой новый пожар?

Саймон припомнил свои угрозы и усмехнулся. Он и не знал, что она все слышала.

— Ты видела его лицо? Я так и думал, что он струсит. Супруга сидела там, где он усадил ее: не на постели, но в высоком деревянном кресле с мягкими подушками.

— То есть, ты говорил не всерьез?

Он никак не мог понять, к чему она клонит. Саймон налил себе вина.

— Ну, щадить их у меня нет причины. Все зависит от того, как он себя поведет. А что? Это имеет значение?

— Разумеется, нет. Но она славная женщина, эта Марианна де Шаретти, и ни в чем не виновата.

— Почему же не виновата? — возразил Саймон. — Не надо было выходить за него. Знаешь, что я слышал? Он не такой глупец, как можно подумать. — Его бокал опустел и он наполнил его вновь.

— Кто? — недоуменно переспросила Кателина.

Недогадливость всегда его раздражала.

— Клаас, конечно же. О его подвигах в Милане тут рассказывают целые легенды. А ты слышала о Жааке де Флёри, его двоюродном деде, который пытался захватить компанию?

Она слышала. Просто удивительно, как много она знала о делах Шаретти, оставаясь в полном неведении о его собственных заботах.

— Поговаривают, что никто иной, как Клаас, разорил месье Жаака. И не только его, а также этого капитана Лионетто. И подстроил так, чтобы наемник во всем обвинил Жаака де Флёри. Сперва тот лишился всего, чем владел, а затем Лионетто явился в Брюгге и прикончил его. Я, разумеется, не верю, но многие говорят об этом. Они думают, что Клаас — теперь его называют Николасом — намеренно утопил пушку, которая убила короля и моего дядю. Болтают, будто он служит йоркистам, возит послания для дофина, а также придумал какое-то колдовство, которое позволяет Медичи переговариваться без слов на расстоянии. Детский лепет. Сегодня я постарался пристыдить его, и ты сама видела что получилось.

— Я видела, что он не стал сопротивляться, — заметила Кателина. — Но, возможно… — она не договорила.

Саймон нахмурился.

— Я тоже подумал об этом. Он подстроил, чтобы Лионетто убил его двоюродного деда Сам не стал марать руки. Мне не по душе человек, который ничего не скажет в лицо, но втайне будет строить козни.

Изменившимся голосом Кателина вдруг проговорила.

— Твой отец. Вся его жизнь перевернулась почти таким же образом.

— Толстый папаша Джордан? — Любопытно, что заставило ее заговорить об этом? — Ну, едва ли Клааса можно винить в том, что он разорил Джордана де Рибейрака. Если только он и впрямь не выполнял поручения дофина.

— А почему бы и нет?

— Тогда он оказал мне большую услугу, — заметил Саймон. — И что касается пушки, если это тоже его рук дело, то он опять оставил меня в выигрыше. Знаешь, во всем этом есть нечто странное. Хотя, разумеется, такого не может быть…

— Чего не может быть? — Кателина казалась бледной до зелени, как всегда, когда слишком утомлялась.

— Ты устала, — ласково заметил Саймон. — Забудь обо всех этих глупостях.

Но она внезапно схватила его за запястье.

— Нет, я хочу знать. Что такого странного насчет Клааса?

Он был удивлен, но все же опустился на стул. Налил себе еще вина и, опомнившись, наполнил также и ее бокал.

— Дело в том, что если он и впрямь стоял за всеми этими событиями, то можно вообразить, будто он старался, один за другим, избавиться от всей своей семьи.

— От всей семьи? — переспросила она таким тоном, что Саймон сразу пожалел о затеянном разговоре.

— Ну, Жаак де Флёри… он был двоюродным дедом Клааса. Кстати, с этой женщиной, на которой он женился, они тоже в родстве. И он избавился от ее сына.

— В самом деле? — удивилась Кателина. — Я о таком не слышала. — Теперь она выглядела совсем нездоровой. — А кто еще? Я и не знала, что у Николаса… у Клааса… есть семья.