Юлиус не мог знать об этом. Вне себя от тревоги и злости, он смотрел, как Николас с отупевшим видом сидит у страуса на спине, бросив веревку, и ничего не предпринимает.

Всадники, окружавшие стряпчего, боялись двинуться с места. Но только не Юлиус Нагнув голову, вжимаясь в седло, он бросил лошадь прямо под мельничные крылья, туда, где клевал зерно страус.

С силой вонзая шпоры в бока, он протолкнул лошадь ближе к мельнице, а затем, не обращая внимания на раскрытый клюв, на мощные ноги, ударил птицу в бок так, что та, шипя и лягаясь, вылетела во двор, где ее уже поджидали прочие загонщики.

Еще пять минут ушло на то, чтобы загнать ее в угол и связать. Николас свалился на землю. Сперва он вообще не мог стоять, и Юлиус оттащил его в сторону. Затем помог совладать со страусом, которого под надежной охраной поволокли обратно на конюшню флорентийцев. Загонщики, хмельные от возбуждения, сперва совершили круг почета рядом с Николасом, и Юлиусу пришлось сказать тому:

— Помаши им!

Лишь тогда тот поднял голову и слабо взмахнул рукой. Он трясся, словно в лихорадке, но с людьми, когда они очень устали или испуганы, такое случается, так что никто не заподозрил неладного. Хотя, разумеется, усталость и испуг тут были ни при чем. И даже болотная лихорадка. Но все же… Юлиус точно знал, что Николас сам открыл задвижку клетки.

Поначалу стряпчий радовался от души, что безумец Клаас вновь вернулся к ним. Но, конечно, прежняя свобода была утрачена навсегда. Даже если она и вернулась ненадолго, то совсем по другим причинам. Минутные раздумья помогли ему понять это. Минутные раздумья — и то, что случилось у ветряной мельницы.

— Почему бы тебе не передохнуть немного? — предложил Юлиус. — Мы могли бы послать кого-то за сухой одеждой.

Он не ожидал и не дождался ответа. Слова сейчас казались бессмысленны.

Он был готов к чему угодно, но Николас не лишился чувств, не разрыдался и вообще никак не проявил себя. Просто, когда они забрались внутрь мельницы, он сел на солому, съежился и задрожал крупной дрожью.

Кто-то принес ему одеяло и воды, а затем удалился, по знаку стряпчего. Юлиус сел рядом с бывшим подмастерьем демуазель де Шаретти и попытался, — что было для него совершенно необычно, — понять, что произошло. А затем решить, что со всем этим делать.

Привыкший лишь опосредованно сталкиваться с критическими событиями в жизни других людей, стряпчий очень редко оказывался, как сегодня, действующим лицом драмы. Он откашлялся. Затем взглянул на Николаса, с головой укрывшегося одеялом, и проговорил:

— Ну что ж, некоторые люди напиваются, другие скачут на страусах… но рано или поздно нам всем приходится возвращаться к реальности. Однако тебе нечего бояться. Знаешь, мы все сошлись на том, что ты поступил совершенно правильно, учитывая обстоятельства. Тоби так считает. И Горо. Нет никаких причин что-то менять в нашей жизни. И демуазель, наверняка, согласится с нами.

Он помолчал. Судя по дыханию Николаса, тот явно был не готов заговорить. Однако в надежде, что он все же способен слышать его, Юлиус продолжил свой вдумчивый монолог.

— Проблема, разумеется, в том, что тебя слегка занесло. Ты меня понимаешь. Как… как бывало с Феликсом. Демуазель осознает и это тоже. По правде, она сама попросила нас помочь тебе. Что бы ты ни задумал, тебе не придется действовать в одиночку. Если что-то пойдет наперекосяк, тогда виноваты будем мы все. Очень скоро ты наберешься опыта, так что забудь о том, что произошло. В будущем все станет по-другому.

Пока он говорил, Николас изо всех сил старался овладеть собой. Упираясь локтями в колени, он прятал лицо в ладонях. Мокрые волосы, завиваясь колечками, падали на лоб, на шею и плечи. Наконец он подал голос:

— Ты не знаешь, что я натворил.

Немного помолчав, Юлиус отозвался:

— И не хочу знать. Начни все заново. Ты это можешь.

Тишина. Николас смахнул ладонью капли с лица, затем подтянул край одеяла и медленно принялся вытирать щеки и волосы.

— Думаю, что смогу.

Он сказал это лишь проформы ради. Но, по крайней мере, это означало, что он вновь овладел собой. С Николасом, способным мыслить здраво, было куда проще иметь дело, чем с Николасом беззащитным, которому непонятно, чем можно помочь.

— Только не делай больше глупостей, — попросил Юлиус. — Оно того не стоит. И это несправедливо по отношению к демуазель.

— Да, конечно, ты прав, — медленно откликнулся Николас.

Он, наконец, прекратил тереть волосы и неожиданно улыбнулся.

— Но я сам оплачу причиненный ущерб и не стану просить демуазель. Надеюсь только, что среди собак не было гончей Саймона.

Если он намеревался именно так отнестись к происшедшему, то Юлиус не возражал.

Вскоре мальчишка, задыхаясь от быстрого бега, вернулся с сухой одеждой, и Николас вытерся насухо и облачился во все чистое, и не попросил помощи, даже когда дрожащие пальцы не сразу справились с застежкой дублета. Потом Юлиус напоил его вином, взятым у мельника Николас одним глотком осушил кружку, и его тут же стошнило.

— Ну, пойдем, — окликнул его стряпчий. — Пойдем домой. Все-таки не каждый день натираешь себе зад о страусиную спину.

— Ступай пока один, — возразил Николас. — Я приду, как только смогу. Мне еще нужно кое-куда заглянуть.

— Зачем? Куда? Я пойду с тобой.

— Нет, я сам. — Николас покачал головой. — Мне нужно на Сильвер-стрете. Кателина ван Борселен желает видеть меня.

Николасу показалось вполне заслуженным, чтобы в этот день, худший во всей его жизни, ему пришлось поплатиться за свои грехи, встретившись с Кателиной ван Борселен. Немного посопротивлявшись, Юлиус все же оставил его в покое, и, смущенный и раздосадованный, вернулся на улицу Спаньертс.

Там он, вероятно, доложит обо всем Тоби и Грегорио, а кроме того, поговорит и с Марианной, поскольку судьба ощипанного страуса отныне неминуемо станет любимой темой для разговоров по всей Фландрии. Николас лишь надеялся, что у Юлиуса, несмотря на всю его склонность к досужей болтовне, хватит здравого смысла никому не рассказывать о том, что произошло после поимки беглой птицы. Он прекрасно сознавал, что если бы не стряпчий, то его, возможно, уже не было бы в живых.

Второй раз Юлиус спасал его. Но впредь пусть он лучше поможет бывшему подмастерью не попадать в такие переделки, либо прекратит выручать его…

Добраться до Сильвер-стрете оказалось настоящим испытанием. Он чувствовал себя до невозможности слабым; и, как ни старался пробираться задворками, люди все равно то и дело окликали его. Николас никак не мог решить, что же сказать Кателине, но по дороге ему не дали времени об этом подумать. Поэтому он просто подошел к воротам, и привратник впустил его внутрь.

У входа ему вдруг пришло на ум, что он знает путь лишь на кухню и в ее спальню. Но даже хотя отца Кателины не было дома, едва ли она пожелает принять его там. По крайней мере, с мокрыми волосами она узнает его без труда. Вновь только что из канала… Вся история их отношений была тесно связана с водой.