Возможно, нигде больше реальность тотальной войны не было более абсолютной, чем в Ленинграде во время 900-дневной блокады, в которой город оказался с осени 1941 года. Гражданское население частично превратилось в солдат, медсестер, пожарников, рабочих и милиционеров, участвовавших в военных усилиях, производя вооружение, копая траншеи, гася пожары и отчаянно вымаливая еду. Более миллиона человек погибли от холода и голода, тогда как остальные пытались справиться с испытанием, полагаясь на 200 000 небольших участков земли, вырытых в черте и за чертой города, а также на узкую полоску жизни, связывающую город с остальной частью страны и пролегшую по «ледовой дороге» Ладожского озера. Они регулярно подвергались бомбардировкам с немецких самолетов и артобстрелам, и в ответ сами производили гильзы и снаряды и заряжали ими свои орудия. Условия жизни в первые шесть месяцев блокады были почти невыносимые. При морозных температурах, без электричества или керосина, жители осажденного города охотились за любыми дровами, которые можно было сжечь или воровали их у тех, кто уже устал или ослаб настолько, что не мог сопротивляться. Немногие запасы лекарств вскоре истощились. Голодающие люди падали замертво на улицах и замерзали. Функционеры партии и агенты НКВД пытались внести дисциплину, арестовывая и депортируя жертв даже в условиях, когда немецкие войска замкнули кольцо блокады вокруг города. «Мы все на очереди к смерти, – признавалась в своем дневнике одна из нянь в Ленинграде, – мы всего лишь не знаем, кто следующий»76. Крайний голод вызывал у населения лишь одно навязчивое желание. Один доктор, чей маленький сын умер зимой 1941-42 годов, заметил, что «где бы ни встретились два человека – на работе, в кабинете, в очереди, разговоры шли только о еде. Что выдают по продуктовой карте, сколько, что есть в наличии и т. д. – это самый животрепещущий вопрос». Когда одна из бывших балерин сообщила местному партийному руководителю о том, что она делится продуктами, чтобы ее престарелая мать смогла прожить зиму, ей сказали, что она проявляет бестактность и сентиментальность: «потому что молодая жизнь нужна правительству, а старая нет!»78 Ленинградская художница Анна Петровна Остроумова-Лебедева видела в судьбе города некое коллективное безумие, погрузившее невинное население в пламя печи. «Наш Ленинград, – писала она в своем дневнике в марте 1942 года, – мы лишь крошечная частица во всей этой ужасной, кошмарной, но великой и удивительной войне». Она признавалась себе, что чувствует «сатанинский романтизм», род «великолепия», «безудержное, неодолимое стремление к смерти и разрушению»79.

* * *

Ленинград был главным полем битвы в титанической войне идеологий между Германией и Советским Союзом. Война шла по всей ширине границ, разделявших две диктатуры, в Польше, в Прибалтийских государствах, на Украине, в Белоруссии. В конце 1941 и в 1942 годах войска Оси пробивали себе дорогу на территорию Российской Федерации, но были отброшены с этих территорий; в 1945 году Красная Армия проникла лишь в восточные провинции рейха, чтобы пройти немногим дальше Берлина. На землях, лежащих между этими точками, миллионы солдат и миллионы обычных граждан лишились жизни в крупнейшей войне, потребовавшей самых больших людских жертв в истории человечества. Это был конфликт, который дважды бушевал на той же самой земле, сначала, когда на нее обрушились вооруженные силы стран Оси в 1941 году, затем, когда Красная Армия погнала их назад в промежутке между 1943 и 1945 годами. Каждый раз отступающие армии разрушали много из того, что они должны были оставить за собой; каждый раз наступающие армии разрушали еще больше. В итоге эта земля стала человеческой пустыней, с заброшенными деревнями, разрушенными городами и бесчисленным количеством массовых захоронений. Именно в этих пограничных районах происходил геноцид евреев. Это здесь миллионы советских узников войны умирали от голода. Это здесь все еще лежат большинство немецких и советских солдат, погибших в войне.

Термин, который сегодня чаще всего используют при описании процесса превращения военного конфликта в ничем не ограниченное массовое насилие на Восточном фронте – «варваризация войны»80. Эта концепция подразумевает такую степень преднамеренного, чудовищного насилия, превосходящего все мыслимое варварство современной войны, которая велась на фронтах в период между 1939 и 1945 годами, и она, как правило, применялась в особенности к поведению немецких войск на оккупированных восточных территориях. «Вараваризация» войны подразумевает процесс превращения традиционных методов ведения войны в форму плохо дисциплинированного, рутинного варварства, и даже в систематический насильственный расизм, приведший к неприкрытому геноциду. Однако модель насилия была в действительности более сложной, чем представляется здесь. Восточный фронт был ареной многочисленных конфронтаций, каждая из которых имела собственную историю исключительной кровопролитности. Здесь имело место насилие между противоборствующими армиями, нарушавшими современные правила ведения войны, захвата и обращения с пленными. Имело место насилие между вооруженными силами, силами безопасности и гражданским населением, ставшее следствием нерегулярных, партизанских войн. Это насилие приняло форму не только военного конфликта между регулярными войсками и партизанами, но и форму репрессалий военных и сил безопасности против (как правило) безоружного гражданского населения в отместку за нападения партизан. В обе формы противостояния вовлекались две стороны – страны Оси и Советский Союз. Войска стран Оси представляли собой смешение регулярных войск, полицейских, сотрудников служб безопасности и местной милиции, состоящей из местных жителей, рекрутированных и снабжаемых оккупантами. Затем было насилие, преднамеренно направленное против гражданского населения, которое подвергалось осаде, обстреливалось, подвергалось бомбежкам, голодало и депортировалось вражескими войсками. И наконец, было насилие со стороны оккупационных властей и местных коллаборационистов против этнических меньшинств, главным образом евреев, которых загоняли в гетто, или уничтожали. Этот вид насилия осуществлялся в основном против безоружного гражданского населения германским аппаратом безопасности (СС, СД, Гестапо и полицией) с помощью тысяч местных коллаборационистов и немецких регулярных войск; эти вопросы будут подробнее рассмотрены в последующих главах. Грань между этими разными формами насилия не была четко очерченной, так как злоумышленники могли совершать его по своей воле, но у каждого из них была собственная причина для совершения и эскалации насилия, которому невозможно дать ясное определение, прикрывая его понятием «варварства».

Все, кто пытаются дать объяснение некоторых форм насилия, обозначенных здесь, в целом подразделяются на два лагеря: первые видят предрасположенность к чрезмерному насилию в идеологическом внушении и установках доктрины или в преднамеренной брутализации людей; вторые фокусируются на деморализующих условиях и обстановке сражений – огромные потери, жестокость борьбы, тяжелые климатические условия, голод и страх81. Эти факторы безусловно играли свою роль, но крайняя жестокость насилия, проявленная на востоке, была прямым следствие того, как две диктатуры обозначали конфликт с самого его истока: Гитлер – как завоеватель расовой империи, Сталин – как защитник революционного государства против немецких агрессоров. Вся немецкая кампания на востоке определялась Гитлером в его заявлении в марте 1941 года, когда он говорил о «войне на истребление»82. Директивы, выходившие из гитлеровского Штаба Верховного командования, известные как «преступные приказы», давали немецким войскам разрешение на уничтожение «еврейско-большевистской» интеллигенции, политических комиссаров и офицеров советских служб безопасности. «Сила, – говорил Гитлер командующему сухопутными войсками, – должна использоваться в самой жестокой форме»83. В опубликованном 13 мая 1941 года декрете о военном судопроизводстве в военное время из сферы компетенции военных трибуналов исчезли преступления против гражданских лиц, а все положения, предписывающие наказания за нарушения против «враждебных гражданских лиц», совершенных солдатами, были приостановлены. «Вооруженные лица, не являющиеся частью регулярных войск, – говорилось в декрете, – должны безжалостно уничтожаться в сражении или при побеге. Все другие враждебные действия со стороны гражданских лиц должны пресекаться на месте самым жестоким образом»; в местах, откуда пришли нападавшие, допускались «коллективные репрессалии», если не могут быть пойманы преступники84. 19 мая последовали инструкции о поведении войск в России. В параграфе I (2) говорилось о том, что борьба [Германии] требует безжалостных и энергичных действий против большевистских агитаторов, партизан, саботажников и евреев, и одобрялась «полная ликвидация любого активного или пассивного сопротивления»85. 6 июня верховное командования издало «Инструкцию по обращению с политическими комиссарами», которая сначала предлагала пугающее описание «преисполненного ненавистью, свирепого и бесчеловечного обращения», ожидавшее немецких солдат со стороны комиссаров, после чего следовал приказ – комиссаров, взятых в плен во время боя или в момент их сопротивления, «сразу же приканчивать оружием», что является делом принципа. В дополнении к инструкции, составленном главнокомандующим сухопутными войсками фон Браухичем, рекомендовалось комиссаров, по возможности, убивать «незаметно»86.