Основной темой наших разговоров был его роман “Дети Арбата”. Рыбаков писал его долго, основываясь на фактах своей биографии. Волей-неволей звучание романа неизбежно становилось, как тогда говорили, “антисоветским”, ибо описываемая действительность не укладывалась в рамки обычного “советского произведения”. Тем не менее Рыбаков поставил своей целью напечатать книгу в России. Он бесконечно показывал еще не законченную рукопись различным литераторам, прося их вникнуть в проблему и высказать в письменной форме мнение об идее издать роман в России. В итоге еще до завершения работы у Рыбакова набралось много отзывов от весьма достойных людей.

Тогда целое поколение литераторов считало, что написанное произведение сначала следует переправить на Запад, напечатать там, а потом обдумывать, что делать автору дальше.

Анатолий Наумович, с моей точки зрения, первым сделал этот принципиальный шаг – постарался расширить границы литературной свободы и осуществить публикацию романа в своей стране. Позиция Рыбакова подготовила идею издания неподцензурной книги в России. История создания альманаха “Метрополь” подробнейшим образом описана, поэтому я расскажу только о том, чему сам был свидетелем.

История “Метрополя” по рассказу Виктора Ерофеева началась с того, как они с Василием Аксеновым оказались в стоматологическом центре на улице Вучетича. Сидя в соседних креслах огромного зала, наполненного “зубовным скрежетом”, в перерывах, когда приостанавливалось лечение, они обсуждали создание альманаха “отверженной литературы” и издание его в России.

Стройного плана привлечения авторов у Аксенова не было, так что затея стала осуществляться достаточно стихийно. Василий, встречая в ресторане ЦДЛ знакомых литераторов – поэтов, писателей, критиков, – спрашивал об их отношении к созданию неподцензурного альманаха. И в случае одобрения просил дать то, что они считают правильным напечатать в этом сборнике. Все это происходило без тени конспирации.

Наиболее близкими для Василия людьми в то время были Белла, Битов, Искандер, Окуджава, Трифонов, к ним в первую очередь Аксенов и обратился. Первоначально все радостно согласились, но через какое-то время Окуджава отказался от участия в альманахе. Будучи членом партии, он предположил, что публикация его произведений в неподцензурном сборнике привлечет к изданию излишне пристальное внимание партийных функционеров и может повредить судьбе альманаха.

Юрий Трифонов тоже отошел от этой затеи, сказав, что предпочитает вести собственную линию в литературном процессе и хочет отвечать только за свои действия.

Белла сразу приняла предложение Василия. У нее уже был вчерне написан рассказ “Много собак и собака”. Буквально на следующий день после разговора с Васей она села дописывать рассказ. Ей хотелось откликнуться на Васин призыв полноценным произведением. Так и случилось: рассказ Беллы стал ведущей публикацией альманаха.

В одном из интервью Аксенов объяснял название альманаха:

Мне хотелось соответствовать задаче, и я решил сделать рисунок, который бы выражал идею альманаха. Им стали уже упоминавшиеся мной граммофоны. Так пригодилось мое детское впечатление времен войны. Мне на всю жизнь запомнились дни эвакуации, когда в селе Кинель-Черкасы под Куйбышевом на центральной площади я увидел столб, на котором были смонтированы четыре черных квадратных раструба громкоговорителей, направленные в разные стороны света. Вокруг столба толпились люди, слушавшие последние известия и сводки с фронта. Эти-то раструбы и превратились в символ “Метрополя”.

В альманахе не было ничего в прямом смысле антисоветского. Именно поэтому среди авторов отсутствовали Владимир Войнович и Георгий Владимов.

Было двадцать четыре совершенно разных писателя, думающих по-разному и объединенных лишь идеей доказать, что цензура губит и подавляет литературу и людям не надо мешать свободно мыслить.

Осенью 1978 года череда наших с Беллой встреч с друзьями-писателями, ставшими близкими людьми, продолжалась во многом благодаря “Метрополю”. Появлялись новые друзья: Аксенов привел Виктора Ерофеева и Евгения Попова. С первых минут общения мы поняли, что это наши люди.

Кроме прочего, дом на Поварской, 20 находился на расстоянии пятисот метров от Союза писателей, располагавшегося в доме 52 по той же улице. После каждой встречи с руководителями Союза наши друзья проделывали путь в полкилометра и оказывались у нас дома.

19 января 1979 года, еще до того, как состоялась встреча наших друзей-литераторов с руководством Союза писателей, меня вызвал к себе в кабинет Борис Тальберг – председатель МОСХа – на Беговую ул., 7, чтобы “вправить мне мозги” по поводу участия в альманахе “Метрополь”.

Беседа с Тальбергом была довольно странной: он меня громил как идейно порочного художника и тут же старался откреститься от официоза, после каждой длинной тирады начинал оправдываться и говорить, что лично ко мне и к моей литографии не имеет претензий и действует лишь по указанию властей.

20 января 1979 года – за два дня до заседания в Союзе писателей, у меня в мастерской собралась удивительная компания. Вечер был посвящен очередному приезду Тонино Гуэрра и Лоры в Москву. Быть может, такие встречи на грозном историческом фоне и есть необычная, но характерная черта времени, о котором я пишу.

21 января на заседании парткома МОСХа на меня обрушились за то, что я опубликовал свою литографию на форзаце журнала. Это заседание оставило кошмарное впечатление. Когда я вошел в комнату партбюро, все принялись одновременно орать. Из истерических воплей я понял, что они, в отличие от писательского парткома, совсем ничего не знали про “Метрополь” и лепят дежурные фразы об идеологической диверсии по привычке и по стандарту, реагируя на указания, поступившие из ЦК.

Я стоял перед ними и думал только о том, почему никого из них я не встречал ни на выставках, ни даже в кулуарах Союза художников, и понимал, что вся эта нечисть вылезла из каких-то щелей и никакого отношения к художественному процессу не имеет.

Наконец, 22 января произошла “историческая” встреча участников альманаха с руководством Союза писателей. Василий Аксенов, Виктор Ерофеев, Евгений Попов, Андрей Битов и Фазиль Искандер получили строгие повестки с требованием присутствовать на секретариате. Повестки содержали угрозы, что в случае неявки последуют неминуемые кары.

В зале находилось около пятидесяти человек, включая руководителей Союза писателей и так называемый актив.