В свою очередь под подозрением оказалась и сама идея единства – не только личности, но и вселенной, космоса – так что понятия метафизики, трансцендентности и даже самого бога теперь окрашены для нас оттенками фрагментации и распада.

Единственная форма единства, которая пока держится – нарратив: идея повествования, связывающего отдельные эпизоды жизни. Аласдер Макинтайр указывает, что действие (или поведение) понятно только в рамках нарратива. По словам Гордона Грэхема, «ключ к тому, чтобы жить, а не просто существовать… лежит в способности и готовности учиться видеть и действовать все лучше и лучше, в согласии с требованиями логики повествования». И добавляет: «Отчасти мы учимся этому через подражание, но кроме того, обретаем способность прослеживать и создавать такие связи благодаря художественной литературе». Жизнь, по его словам, это «постоянное герменевтическое движение», руководимое и направляемое «предчувствием [нарративного] целого». Брюс Роббинс, профессор гуманитарных наук в Университете Колумбии, говорит, что сам по себе секуляризм – не что иное, как повествование о прогрессе и победе над религией.

Это возвращает нас к отсутствию единой, всеобъемлющей идеи. Быть может, одно из достижений ХХ века – уход от идеи «целостности», «единства», поиска единого всеохватывающего смысла, от представления о смысле как «страховом полисе», говоря словами Одена. Здесь мы снова вспоминаем Витгентштейна, верившего, что некоторые стороны мира и нашего опыта невозможно ни изобразить, ни выразить словами: язык дает нам ощущение мира как целого, но ограниченного целого; это чувство границ и чего-то «за» границами, ощущение, что нам чего-то недостает, и составляет область «мистического». Это пересекается с мыслью Поля Валери, что поэт приближается к миру «по асимптоте», что мы подходим к смыслу все ближе и ближе, но так и не можем – и никогда не сможем – его достичь. Быть может, добавляет Джордж Стейнер, для языка ограничений и нет – но не стоит ожидать большего. Кембриджский философ Саймон Блэкберн тоже имеет в виду что-то схожее, когда пишет: «Нам вечно кажется, что можно найти слова получше – вот-вот, сейчас, они вон там, сразу за горизонтом!» И эхом откликается ему Аласдер Макинтайр: «Я верю, что процесс исследования жизни – само по себе благо; а большего искать не стоит».[875]

Итак, секуляризация – не просто переход от веры к неверию: она активно ищет новый путь восприятия и жизни. Она учит нас смотреть на мир, оценивая его деталь за деталью. Все мы не можем стать художниками – но каждый из нас может усвоить художественный взгляд на мир. Говоря словами Сантаяны, искусство показывает нам «конечное совершенство», совершенство без божества. Или, как подытоживает Уоллес Стивенс: «Мы никогда не достигнем цели разумом – но снова и снова достигаем ее чувствами: в поэзии, в счастье, когда смотрим на прекрасный пейзаж или на снежные вершины гор». Смысл жизни – не страховой полис; стоит с этим смириться, и жизнь откроет нам изобилие смыслов.

* * *

Однако стоит коснуться еще одного важного вопроса. Подход, описанный нами здесь, имеет еще одну сторону, связанную с отношением к естественным наукам. По мнению Стефана Георге, наука не улучшила мир – скорее, сделала его беднее. Юджин О’Нил полагал, что наука поступила на службу капитализму, и это отвлекло ее от более благородных стремлений. Вирджиния Вулф интересовалась психологией, однако считала, что остальные науки не играют никакой роли в нашей нравственной и эстетической жизни. Для Д. Х. Лоуренса наука, исключив контакт с иррациональным, отдалилась от «жизни». Для Джорджа Стейнера наука безнадежно испорчена, поскольку – как говорил до него и Хайдеггер – целью ее является господство над природой. По словам Гордона Грэхема, наука «не провозглашает истин, в согласии с которыми стоит жить. До сих пор она порождала и порождает лишь технологии удовлетворения желаний». Наконец, Томас Нагель пишет в своей последней книге, что эволюционная картина мира «почти наверняка» неверна.

С некоторыми из этих высказываний согласиться нельзя. Однако они интересны как показатель того, что великий «соперник» религии (выражаясь словами Стивена Джея Гулда) – научный взгляд на мир – отнюдь не получил того всеобщего признания, о котором мечтали многие его приверженцы. Мы уже видели: на свете нет недостатка в тех, кто считает науку вполне достойной заменой религии, кто действительно видит в природных феноменах и процессах достаточно трепета, красоты, очарования и вдохновения, чтобы хватило на всю жизнь. Наука помогает им и в понимании этики – в том, как каждому из нас жить для наибольшего блага всех.

И все же нельзя отрицать, что у многих и многих других такой взгляд на мир не вызывает энтузиазма. Важно отметить, что среди этих других немало высокообразованных людей, и, как правило, они вовсе не «антинаучно» настроены. Однако наука не волнует их так, как, без сомнения, волнует она Докинза, Деннета или Левина. Одной науки этим другим недостаточно. Быть может, им требуется то, что Фрейд называл «осознанием». В начале работы Фрейд полагал, что для исцеления пациенту достаточно получить «правильное объяснение» причин своей болезни – но позже понял, что это объяснение пациенту необходимо еще и «проработать», и привести в согласие с «аффективными компонентами психики».

Быть может, что-то подобное можно сказать и о реакции общества на науку?[876]

Этому есть по меньшей мере два объяснения. Одно состоит в том, что сама цель науки – если понимать под ней не все более и более точное описание природы, а создание абстрактных теорий о природе, объяснение все большего числа явлений все меньшим количеством формул – слишком далека от нашей повседневной жизни. Она чересчур абстрактна, даже скучна. Абстракции многих завораживают – но большинству людей кажутся слишком сухими и отвлеченными, как любой опыт, в котором не можешь принять участие. (Ученые неустанно призывают нас приучать детей к занятиям наукой, рассказывая, сколько удивительных и ярких переживаний таит в себе научный поиск. Однако само то, что им приходится повторять это снова и снова, ясно показывает, что эти увещевания не работают.)

Уолт Уитмен говорил, что теория эволюции не удовлетворяет «жажду живого света, тепла и доброты». Быть может, поэтому в одно время со знаменитым изречением Ницше такую популярность приобрел феноменологический подход к жизни? Простое ли совпадение, что примерно в одни годы с Ницше развивал свою концепцию Эдмунд Гуссерль? Феноменологический подход – восприятие жизни как неисчерпаемого множества индивидуальных феноменов и переживаний, превознесение индивидуальности, конкретности, неповторимости предметов и событий – остается популярным и сейчас. Причины его популярности уловил Жан-Поль Сартр в своей «лирической феноменологии» – воспевании многообразия проявлений жизни и чистой радости от того, что живешь.