Тогда муж вспомнил, что где-то на материке у него должно быть несколько камрадов со времен войны, старых, добрых солдат с чуткими душами, он написал им; не все получили эти письма, потому что кое-кого уже не было и на свете, но кто-то там переправил это письмо в какую-то газету, на остров примчался репортер, газета мигом подняла кампанию, за неделю было создано добровольное общество в защиту североморских лебедей, посыпались пожертвования на содержание птиц, самые бедные посылали несколько своих марок или пфеннигов. Ибо лебеди не должны утрачивать веру в людей, причем добрую веру!

Вот такая история.

- Ну хорошо, - сказал Борис Отава, - но герр Вассеркампф, кажется, обещал нам, что еще сегодня мы поедем в Марбург?

- Вы нам обещали, - напомнил со своей стороны и третий секретарь посольства.

- Господа, не волнуйтесь, все будет, полагаю, хорошо, хотя, не стану скрывать, возникают некоторые компликации, но это уже касается работы нашего управления, поэтому, думаю, лучше прежде времени вас не беспокоить, нетва?

- Приятно узнать о людях, встающих на защиту птиц. - Борис изо всех сил пытался приглушить иронию. - Но хотелось бы надеяться, что с не меньшим сочувствием отнесутся ваши соотечественники к тем, кто встает на защиту истории. Поэтому нас немного удивляет ваша нерешительность, герр Вассеркампф. Ведь все так просто. Очень важный старинный документ, принадлежащий нашему народу, во время войны злодейски был вывезен из Киева и сейчас находится в Марбурге.

- Это еще не доказано, - быстро подбросил Вассеркампф.

- Во всяком случае, в Марбурге есть человек, который знает, где и в чьих руках этот документ, человек, который, очевидно, изрядно провинился перед моим народом, перед моим городом, перед... Я не буду продолжать, ибо еще не имею доказательств в отношении Оссендорфера и старинного пергамента времен Киевской Руси, содержание которого профессору Оссендорферу известно, известно об этом и вам, вы имеете научный журнал с публикацией профессора Оссендорфера, имеете наши подтверждения о том, что пергамент до войны хранился в киевском институте.

- Кстати, майне геррен, в Марбурге в свое время учился ваш великий поэт Пастернак, - улыбнулся Вассеркампф.

- А еще раньше - Лютер, а также Ломоносов и братья Гримм, - точно так же многозначительно улыбнулся и Борис, - а сейчас там нас ждет тайна киевского пергамента, который просуществовал, несмотря на все мировые события, девятьсот двадцать девять лет, а вот теперь не может быть возвращен в руки настоящих хозяев только из-за...

- Прошу прощения, - быстро произнес Вассеркампф, - но я напомню вам, майне геррен, что существовал пергамент еще более древний, и там тоже шла речь о Киевской Руси, о самом Киеве, о ваших князьях.

Вассеркампф схватил со стола заранее подготовленную бумагу, начал быстро читать, по возможности пытаясь придать своему голосу торжественную риторичность:

- "Тем временем Ярослав занял силой один город, принадлежавший его брату, и увел всех жителей. Зато необычайно могучий город Киев по наговору Болеслава стал жертвой упорных набегов со стороны печенегов и огромные понес потери в результате больших пожаров. Его жители защищались, однако вскоре открыли ворота перед неодолимыми чужеземцами. Брошенный своим властелином, который бежал, Киев принял в день 14 сентября Болеслава, а также изгнанного много лет назад князя Святополка, который овладел всем этим краем, используя страх перед своими. Когда вступали в город, тамошний архиепископ приветствовал их торжественно реликвиями святых, а также другими разнообразными драгоценностями из храма святой Софии, сгоревшего в прошлом году вследствие несчастного случая. Здесь присутствовали: мачеха упомянутого князя, его жена, а также девять его сестер, одну из которых, издавна облюбованную, этот самый развратник Болеслав захватил бесстыдно, забывая о своей брачной жене. Одновременно подарено ему бесчисленное количество денег, из которых огромную часть разделил между своими сообщниками и любимцами, определенную же часть отправил на родину. Среди подкреплений, которые были у упомянутого князя, насчитывалось от нас триста, от венгров пятьсот, от печенегов, наконец, тысяча людей. Всех этих людей отослал тамошний властелин домой, когда смог убедиться с радостью, как жители края тянутся к нему и свою верность ему выражают. В этом большом городе, который является столицей государства, насчитывается свыше четырехсот церквей и восемь рынков, количество жителей не поддается учету.

Пускай бог всемогущий будет посредником во всех делах и укажет милостиво, что ему нравится, а нам пользу принести может".

- Вы узнаете, профессор, этот текст, нетва? Это харатья Thietmari Merseburgensis Episcop Chronicon - из хроники Титмара Мерзебургского, немецкого епископа, который в тысяча восемнадцатом году был в вашем Киеве вместе с польским князем Болеславом, - нетва? Вы не назовете его завоевателем - нетва?

- Нет, мы называем Титмара очевидцем, - сказал спокойно Борис, - это один из старейших очевидцев, который оставил нам описание Киева без позднейших исправлений, дописок и выдумок, как это, к сожалению, наблюдается в летописях и в исторических произведениях.

- Прекрасно! - воскликнул, вскакивая со стула, Вассеркампф. - Вы не отрицаете ценности и важности работы мерзебургского епископа Титмара! Эта книга пережила девятьсот тридцать семь лет. Сто девяносто две харатьи древнего пергамента. Не один листик, а сто девяносто два! Это была собственность Саксонской библиотеки в Дрездене, и эти сто девяносто два листа пергамента, который просуществовал девятьсот тридцать семь лет, сгорели в мае сорок пятого года вместе с Саксонской библиотекой, вместе с Дрезденом, в результате, как сказал бы сам Титмар, огромной бомбардировки американской авиации. Нетва?

- Вы сообщаете нам об этом таким тоном, - не удержался Борис, - как будто хотите сказать, что мы должны благодарить за спасение нашего пергамента, хотя бы той одной страницы, которую я сейчас разыскиваю.

- Возможно, даже так, - пожал плечами Вассеркампф, - все возможно, если подумать. Я вам уже говорил о вашем художнике. Представьте себе: его выкатили из вагона, он превратился в обледенелую глыбу. Получилось так, что американцы круглосуточно бомбили город, люди вынуждены были сидеть в укрытиях, а на станции в это время стоял эшелон с пленными. Был большой мороз, кое-кто из пленных, имея не очень теплую одежду, страдал от холода, хотя и известно, что русские весьма привычны к холоду, кое-кто и вовсе замерз насмерть. Пришлось высвобождать от них вагоны, для этого было мобилизовано население, то есть старики и женщины, женщины выкатывали замерзших из вагонов, и вот у одного замерзшего в камень одна немецкая женщина совершенно случайно увидела уголок какой-то бумаги на груди. Она расстегнула на мертвом одежду, достала эту бумагу и сразу узнала в ней диплом Флорентийской академии искусств, потому что точно такой же диплом имел и ее муж, которого взяли на Восточный фронт в саперные части и где он погиб. Женщина прислонилась ухом к груди русского и услышала, что у него еще бьется сердце. Оно билось еле слышно, жизнь держалась, как говорится, на волоске в этом теле, но женщина решила спасти эту жизнь! Она украла, буквально украла замерзшего пленного, привезла к себе домой, возвратила его к жизни, втайне от соседей прятала художника у себя в квартире до самого конца войны. Потом он возвратился к себе домой.