Они направлялись к закоптелым баракам с брезентовой крышей. Кнуд Эрик предполагал, что это казармы, однако же вокруг не было даже намека на посты или заграждения. Он слышал как-то историю об одном моряке, которого девушка заманила в такой барак. Они легли на кровать в огромном темном зале, и, как только он снял штаны, зажегся свет. Вокруг стояла толпа женщин и глазела на его эрегированный член.

Барак оказался пустым. Они подошли к двери чуланчика, запертого на висячий замок. Достав ключ, она отперла. Вошла внутрь, опустила штору, зажгла керосинку. В комнатке не было ничего, кроме стола и кровати. На столе — фотография женщины, как ему показалось, ее собственная. Она стояла на лесной поляне рядом с мужчиной в форме и девочкой лет пяти. На земле играли свет и тени, люди на фотографии улыбались. Оба держали девочку за руки. Военный снял фуражку и обнимал Ирину за плечи. На ней была белая блузка, точно как сегодняшняя.

Где теперь эти люди? Мужчина, наверное, на фронте или мертв. А где девочка, один Бог знает. Но уж во всяком случае, не в Молотовске. Может, ее эвакуировали в безопасное место, куда-нибудь в тыл этой огромной страны.

Заметив, что его взгляд прикован к фотографии, Ирина отвернулась, и это заставило его думать, что оба они, и мужчина и девочка, мертвы. Она лежала на кровати и ждала его. Он ляг рядом, обнял ее одной рукой, другую положил на грудь. Какая же у нее нежная и теплая кожа. Ему хотелось только этой нежности и тепла. То, что он сейчас испытывал, скорее можно было назвать потребностью, чем похотью, — животной, но не дикой. Трогать живую дышащую кожу — вот все, чего ему хотелось, даже если это тепло исходит от женщины, привыкшей убивать, не моргнув и глазом.

О чем она думала, когда смотрела на него, разрядив свой автомат в пленного? Искала прощения, понимания? Спрашивала себя или даже его, сможет ли он теперь видеть в ней человека?

Чувствуя под рукой тепло ее кожи, бесконечную, податливую, обволакивающую нежность, он прижался щекой к обнаженной груди, подобно тому как жертва кораблекрушения, спасшись из ледяной воды, прижимается щекой к земле, обнимая спасительную сушу. Ему хотелось лежать так вечно, не шевелясь, на уходящем в бесконечность теплом континенте обнаженной женской кожи.

И вдруг она зарыдала. Прижала его к себе, стала гладить по голове, умоляющим голосом произнося его имя, одно только имя, много раз. Она была такой же утопающей, как и он. Все в нем сжалось. Двое утопающих не могут друг другу помочь. Все, на что они способны, — это потопить друг друга.

Он вырвался из ее объятий. Это было выше его сил. Ведь все это время он был один, даже когда лежал, прижавшись щекой к ее нагой груди. Осужденный на одиночество искал ангела смерти, но нашел человека, а как раз этого он вынести и не мог.

Вскочив с кровати, Кнуд Эрик побежал по пустынному бараку, шаги отдавались эхом, как будто в здание на миг возвратились населявшие его когда-то, а теперь мертвые солдаты.

* * *

Кнуда Эрика забрали чуть за полдень. Так он каждый раз воспринимал приглашение на встречу с местным советским руководством. Ему казалось, что его арестовывают. За ним пришли офицер и переводчик. Обе, естественно, женщины. Переводчица тоже носила форму, но была молодой и самоуверенной — так, словно считала себя представительницей чего-то великого. Ее устами говорило само Советское государство, и говорило оно командирским тоном и на английском языке, которым владело лучше, чем он сам.

Глаза девушки были слегка подкрашены тенями, происхождение которых определить было затруднительно. Он ни разу не встречал ее в клубе и не сомневался, что она не общается с моряками, прибывавшими в Молотовск. Кнуд Эрик частенько задумывался о том, что если среди местных женщин и правда есть шпионки, то она стопроцентно подходит под это определение.

На встречах обычно обсуждали условия фрахта. Никак не сходившиеся мелочи порождали бесконечные дискуссии, и на этих встречах он всегда пребывал в одном и том же, смиренном, настроении. Знал, что снова придется потерять день, выслушивая бюрократические придирки и оскорбительные замечания о недостаточном рвении союзников.

Но на сей раз его ждал сюрприз: конверт с чеками для членов команды. Это была военная надбавка, которую платили русские, — сто долларов на человека, чеки были подписаны лично Иосифом Сталиным.

— Будете дураками, если попретесь в банк за этой сотней, — сказал Уолли, получив свой чек.

— Может, они фальшивые, — добавил Хельге, — и нас арестуют.

— Один мой друг по имени Стэн, получив такой чек, отправился в банк на Аппер-Ист-Сайд, чтобы получить с Дядюшки Джо свои сто долларов. Кассир покрутил бумажку и говорит: «Подождите» — и тащит его на пятый этаж к директору, тот тоже таращится на бумажку, как будто впервые чек увидел. Друг мой тогда, точно как Хельге, решил, что вляпался. А банкир и говорит: «Я тебе за этот чек двести долларов дам». — «Чего?» — спрашивает мой друг. Он ничего не понял. «Ну ладно-ладно, — говорит банкир, — триста».

— Не понимаю, — сказал Хельге.

— Подпись. Личная подпись Сталина. Она стоит больше, чем чек.

На этот раз речь шла не о переговорах по поводу груза, который ему предстояло взять на борт.

Переводчица сообщила, что он должен съездить в госпиталь.

— Я здоров, — полным сарказма тоном заявил Кнуд Эрик, уверенный, что произошла ошибка.

— А речь не о вас, — ответила переводчица, с явным удовольствием ставя его на место. — Дело касается одного пациента, мы хотим, чтобы вы забрали его с собой в Англию.

— «Нимбус» — не санитарный корабль.

— Пациент здоров настолько, насколько это возможно в его случае. Он в состоянии сам о себе позаботиться. Мы не можем держать его здесь.

— То есть он готов работать на борту?

— Все зависит от того, какую работу вы ему поручите. Кстати, он, как и вы, датчанин.

Кнуд Эрик никогда при ней не упоминал, что он датчанин. Она была хорошо информирована.

— Ну так пошли! — резко произнес он.

По разумению Кнуда Эрика, госпиталь должен был находиться недалеко от порта. Но оказалось, что ехать надо за город, по одной из тех дорог, которые, как ему думалось, обрывались где-то в пустоши. Госпиталь представлял собой длинное низкое деревянное строение. Не имелось никаких признаков того, что за некрашеными дощатыми стенами обитают медики и больные. Полная женщина в грязном халате возила мокрой шваброй по грязному полу, разводя слякоть в тщетной попытке сделать вид, что убирается. Под ногами громко чавкало, они шли по длинному полутемному коридору, заставленному кроватями с умирающими, судя по звукам, которые они издавали, пациентами.

У окна в палате, под завязку забитой кроватями, понурившись, в кресле-каталке с высокой спинкой сидел человек. Он, видимо, спал, но переводчица разбудила его, поздоровавшись, и он принялся сонно оглядываться. Человек был закутан в одеяло, скрывавшее бо́льшую часть тела, но было заметно, что левая рука отсутствует. Лицо мужчины было багровым и опухшим.