а перевалы — каменными стенами с бойницами, с одной стороны которых всегда вплотную лес. Естественно, Авереску не стал бы торчать там, где ничего нельзя добиться, напротив, он почти всегда оказывался на станциях, поворотах и в проломах, где неприятные возможности оборачивались потенциалом контроля и изменения.

Ключ к назревавшей в Старом свете большой войне, ключ, который открывал, а отнюдь не закрывал прожекты и концепции, направленные на захватнические предприятия. Закрывать всё придётся ему. Кто, если не он? Младочехи, Делаграмматикас, Антанта, Радко-Дмитриев? Четники, террористическая ячейка Благоевграда, прекрасные виды Дуная, Дойранского озера, гарнизон Хиоса? С двумя верными слугами (из четников) он пробирался по Сибиу, словно по заминированным джунглям, с разных сторон заходя на рекогносцировку к неприметному двухэтажному дому у моста Лжецов в Нижнем городе. Не имелось никаких признаков, что он скрывается именно здесь, за всегда закрытыми зелёными ставнями, под лоснившейся после дождя черепичной крышей, словно из немецких сказок, но Павел точно знал, а вечером первого дня наблюдений это подтвердил бывший член Златиборского отряда, в котором разоблачили шпиона как раз в пользу Румынии, вошедший в дом — один из адъютантов узнал его.

Незадолго до рассвета, когда дымка с гор опустилась на рыжие шатры здешней кровли, клубясь в сером свете, он приставил длинную деревянную лестницу к чердачному окну и полез, имея при себе булатный кинжал без гарды в одном голенище, выкидной тычковый шкуросъёмный нож с крюком — во втором, офицерский наган 7,62 мм сзади за ремнём, Webley Mk VI в плечевой кобуре и викингский топорик в петле изнутри кителя. На голове спущенная до шеи чёрная вязаная шапка с пройденными оверлоком вырезами, под ней волосы зачёсаны назад. Лестница скрипела, совершенная импровизация их шайки, собранная из уместных средств на скорую руку. Добравшись до окна, он обернулся, держась одной рукой за рог трапа — низина, ничего особенного не увидел, просто переводил дух. Заглянул в окно, различив что-то, множество всего, ничего такого, не разглядев даже пыли, только предметы; безусловно, память о них угасала, к тому же внутри обыденной архитектуры. Достал алмаз и линейку, потом спрятал, достал шкуродёр и крюком стал подцеплять рейки, державшие стекло.

Пыль внутри всё-таки оказалась, однако многие места без неё заставляли насторожиться. На ветошах, укрывавших странные формы в полутёмной мансарде, она оставалась нетронутой, но не в проходах между ними, довольно прямолинейных тропах, оканчивающихся тупиками, протёртых, разумеется, чтобы скрыть отпечатки подошв. Не успел он хоть сколько-нибудь прилично продвинуться, так, как продвинулся в Сибиу, как продвинулся после Кёнигсберга, как сбоку в голову ему ударила распылённая струя препарата, пахнувшего лавандой или чем-то похожим. Он зажмурился, задержал дыхание, сорвал маску, невольно пригладил волосы и уже тогда занялся глазами — сильно ли им досталось. Но всё было прекрасно. Замедленное действие и неизвестно какое. Не будь его миссия столь неповторима и не тяни её успех за собой такой тяжести для человечества, он бы, пожалуй, вернулся к своим и переждал, но пришлось просто переждать. Сидел на полу, привалившись спиной к деревянной опорной балке, и прислушивался к ощущениям. Вдруг слева появился столб света, потом призма света, выявлявшая очертания чего-то, обозначая источник, внизу, там, где и таился генерал. Всё предстало с совершенно иной стороны, так или иначе, но теперешняя картина дел и подобные ей, иными словами, последние полгода его экзистенции без исключения сводились к тому, что он уж слишком перетанцовывал и дул на воду, дул очень издалека, чёрт побери, да, он осторожничал излишне, перетряхивая свои испуги, потом смехотворные отгадки, как избежать злых качеств, потом биваленты, где его нынешние мысли совпали с мыслями на сей счёт в давний раз, произнеслись теми же словами, где был английский, остался английский, где был сербский, остался сербский, где были апострофы, остались апострофы, потом начинал сначала; он, наследник королей Сербии, апологет Моравского стиля, объект хранения святого Климента — рассудителен похлеще Конфуция, осмотрителен почище кредитора, разборчив, словно Бог-отец, сдержан, точно сводами Опленаца, тактичен больше, чем Теофраст Лесбосийский, больше, чем нужно. Зассал, Павлик, так и скажи.

Возмущение мировой инстанции из люка давно иссякло, а за окном мансарды, напротив, только разгоралось. День шёл обычным чередом, Сибиу летел вперёд среди других тёмных лошадок Европы радениями своих философов и бургомистров. Ощущая лёгкое головокружение и несгибаемую волю, он спустился в дом. В коридоре дежурил румынский офицер, он стоял к нему боком и начал поворачиваться только тогда, когда диверсант полез в кобуру за револьвером.

— This completely unnecessary [305].

— Oh, really [306]?

— Command me, general can’t be saved [307].

Сразу пожинаю плоды, подумал он, легко согласившись сам с собой немного «проплыть по течению».

— In that case, where is he? At death’s door? [308]

— Да. Прошу за мной, если желаете самолично…

— Разумеется, но учтите, вы у меня на кратчайшей прямой.

Он легко кивнул, с тонкими усами, в пехотном кивере с широченным кантом, но щуплый, словно из особого отдела, двинулся по коридору стремительным шагом, он за ним. Была по дороге пара настораживающих случаев, но, будучи уверен в своей новой стратегии, Павел решил их игнорировать, если он от чего-то и не освободился ныне с точки зрения страстей, то не от равнодушия точно.

Генерал обнаружился на кухне подле огромного засаленного очага, вряд ли он когда-нибудь потухал с тех времён, как в Сибиу останавливался Сигизмунд Старый. Он сидел в глубоком кресле, уронив голову на грудь, вытянув ноги в сапогах к огню, сколько он ни вглядывался, признаков дыхания не обнаруживалось. Подошёл, поднял за подбородок голову, чтобы убедиться, она оказалась невесомой, и кость словно из сена.

— Deschideţi obloanele [309], — грозно велел он собравшимся в кухне офицерам.

Вместе с дневным светом, немедленно проникшим в помещение, он почувствовал изменения, неопределённость исчезала, он был в кругу врагов, они обступили его… Ноги генерала стремительно охватывало пламя от головешек с лоснившихся жиром прутов, лица румынских кавалеров скакали перед глазами, ничего позитивного или хотя бы оставляющего надежду в этом не усматривалось. Он попытался выхватить топор, считая его самым уместным в этой потасовке. Белёные стены и потолок кухни вдруг оказались покрыты закопчёнными фресками, апостолы и архангелы, упоминаемые в этой местности чаще, чем стоимость товара, бросили мимолётный взор глазами в обрамлении кровавых слёз на его фиаско и начали исчезать, углы превратились в своды, дверные проёмы с двух сторон — в арки, пепельные вихри в гипсовых вяжущих, тяга в очаге увеличивалась, Авереску пылал, но без особого жара, горелым мясом не пахло.

Дунай безмолвствовал в своём ложе. Синяя