Жуткая тварь, но сильная. Я стала сильнее и голод тоже. Нужно будет потом поговорить об этом с Дорониным или Сэмом, кажется, пора расширять обязанности.

Я отрываю мужику голову, а потом проглатываю все то, что осталось, загоняю свою темную часть назад. Псу нельзя давать свободу и потакать его желаниям, так недолго и себя потерять. И без того в двух шагах от социопатии.

Я выхожу из квартиры и снова звоню Санычу.

- Петухов, - смешок срывается с губ, - сдох, я ухожу.

- Ты быстро, - хмыкает Литвин.

- Он – мразь, а я зла, - отвечаю, сбегая по ступенькам вниз, нужно еще заскочить в бар, посмотреть, как идут приготовления.

- Мы обсудим это позже, но… с тобой надо что-то решать, - подтверждает мои мысли Саныч, а потом переключается, будто предыдущая фраза была скорее для него, чем для меня. – Мы продадим квартиру Петухова, деньги пойдут на лечение родителей Дашки и… других…

- Много у него других? Было, – спрашиваю, а потом понимаю, что не хочу слышать ответ. – Знаешь, не важно, - добавляю быстро. – Надеюсь денег хватит.

- У учителя кроме квартиры есть еще недвижимость. Все, что получим, пойдет на реабилитацию. Гад уже у Дашкиных родителей, говорит, что к завтрашнему дню все будет готово.

- Надеюсь, он не спалит им мозги, - киваю, садясь в машину.

- Не спалит. Ярослав все понимает.

- Ну и отлично. Пока, Саш.

- Пока, Элисте, - отвечает Литвин и отключается. А я завожу тачку и гоню в «Безнадегу», стараясь унять дрожь в руках и пропихнуть ком, вставший в горле. Ради Дашки, ради себя, ради черного комка меха, тоже скучающего по Зарецкому.

Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо, Аарон вернется.

Я захожу в бар и передергиваю плечами, проталкиваю куда-то на самое дно очередной комок, закрываю глаза, чтобы почувствовать «Безнадегу» лучше. Ее дыхание, ее шепот, ее саму. Поднимаюсь в кабинет Зарецкого, сажусь в его кресло и… все-таки не выдерживаю. Забираюсь с ногами, прижимаюсь к спинке и реву. Лицо Вэла мелькает в проеме двери и тут же исчезает. Он возвращается через несколько минут с бутылкой текилы и лаймом, и слез становится в два раза больше. Бармен терпеливо ждет, пока я пью и размазываю по лицу сопли.

Я злюсь и зову Аарона. Мне плохо, страшно, я очень скучаю. Зову его, снова пробую открыть чертову брешь, снова проваливаюсь. Пью и реву.

Успокаиваюсь, когда на дне остается примерно четверть.

Не то чтобы мне стало легче, стало хуже, потому что начала трещать башка, потому что я вдруг поняла, что устала и что сдохнуть хочется как никогда прежде.

Но я делаю последнюю затяжку, бросаю окурок в стопку, вытираю остатки слез с лица. Вдыхаю и вдыхаю несколько раз, чтобы собраться с мыслями и силами и только после смотрю на парня.

- Как подготовка? – спрашиваю хрипло. И уголки губ потерянного бармена немного приподнимаются, он расслабленно откидывается на спинку, и мы начинаем обсуждать подготовку. А после того, как все решено, я все-таки не сдерживаюсь и задаю ему вопрос, ради которого, если быть честной, и приперлась сюда.

- Что-то изменилось?

Парень чешет подбородок, задумчиво поджимает губы.

- Нет, по большому счету все так же, как и было. Лампочки только снова мигают, - потом зависает на секунду и выдает: - вывеска только если…

- Вывеска? – вскидываю я бровь, потому что не обратила на нее внимание. Просто неоновое пятно на том же месте, что и всегда.

- Ага, - хмыкает Вэл, что-то еще говорит, но я уже не слушаю, вскакиваю с кресла, расплескав остатки текилы на руки и на столешницу, дергаю чертову ручку на чертовом окне. Злюсь, потому что не хочу ломать, а так просто она не поддается. Тут тоже все разваливается, как и в Совете. Но я знаю, понимаю, что это лишь видимость.

Я рычу и все-таки дергаю еще сильнее. Плевать, если сломаю, Вэл разберется с заменой окна, разберется с заменой всего, если будет нужно.

Ветер врывается в комнату, ерошит волосы, пробирается под одежду, дождь бьет по лицу и плечам, когда я свешиваюсь из окна, чтобы рассмотреть неоновую надпись, приходится высунуться почти по пояс, выгнуть шею, вцепившись в раму.

Да. Она там. И она сломана.

Холодные неоновые буквы разъедают сырой туман справа, бросая отсветы на стены и трубу, протянувшуюся вдоль дома. Только вместо «Безнадеги» теперь гребаная «надега». «Надега», мать его.

Я подаюсь назад, выпрямляюсь, прижимаясь лбом к косяку и начинаю хохотать, все еще цепляясь за старую раму. Не могу остановиться, ржу так, что болит в груди, слезы собираются в уголках глаз, мешают видеть.

- Элисте? Все в порядке? – осторожно спрашивает бармен. И я хохочу еще громче, почти давясь собственным смехом.

- Все отлично, - хриплю в ответ и снова взрываюсь смехом.

Домой из «Безнадеги» еду с большим желанием, чем даже могла предположить. Давлю улыбку. Все будет хорошо, я верю. Ему верю.

Пятнадцатое подкрадывается незаметно, на мягких лапах с тихим урчанием. И с самого утра в доме дурдом и маленький апокалипсис. Чтобы не напрягать и не вызывать подозрений у людей и остальных ковенов, посвящение Лебедевой решено провести в северном.

Дашка нервничает, бледная, с лихорадочно блестящими глазами, очень красивая.

Мизуки и Тира суетятся вокруг, помогают надеть платье, вплетают в волосы камнеломку, бруснику и рябину, разрисовывают руки рунами, Данеш бродит вокруг, шепчет какие-то заговоры, жжет вонючие травы, я на телефоне, утрясаю последние вопросы с Вэлом и девчонками-официантками, чешу за ухом Вискаря. Кот просто сидит и не мешает.

Монстр идет с нами, так решила Дашка, и по этому случаю напялила на него ошейник с бабочкой. Чудовище обновка не радует, он пытается стащить ее при каждом удобном случае: пробует достать лапами, пробует на зуб, пробует зацепиться за каждый угол и выступ в доме. Бандит – он и в галстуке-бабочке бандит.

В дом северных мы приезжаем без опозданий, двери распахнуты, словно ждут будущую хозяйку. Лебедева идет немного впереди, легко ступает по усыпанной брусникой дорожке, держится гораздо увереннее, чем, наверняка, чувствует себя. Я тащусь справа, Данеш, по праву старшей, слева, стучит своей чертовой палкой. Вискарь едет на мне. Все и правда напоминает какое-то средневековье, ну да и хрен с ним, вот только…

Аарон, ее первое посвящение проходит без тебя. Видишь?! Слышишь, как она нервничает, как дрожит, как шумно дышит?! И все это без тебя! Гребаный падший… Вернись!

Само собой, мне никто не отвечает, только скулит пес внутри, только тянет адом, отдает под лопатку болью.

И я сжимаю челюсти, дышу.

Иду вслед за Лебедевой, стараясь не увязнуть в этом, смотрю на брусничные следы, которые мелкая оставляет после себя на светлом дереве, на ветки рябины, мох, оленьи кости и черепа на стенах холла и в гостиной, смотрю на собравшихся ведьм.